Джеймс - Роман Владимирович Торощин

Силы были, и он встал. Еще в детстве самым нелюбимым моментом в походах был сбор обратно домой. Своими руками приходилось разбирать мечты, убирать мусор странствий и в путь, туда, где нет приключений. Лишь дотошные усилия без вознаграждения.

Благо, собирать пришлось не много, лишь палатка с наскоро очищенной печью. Пёс деловито запрыгнул на сиротливо стоящую дрезину и сел, словно штурман, следящий за верностью курса. Хотя вариантов сбиться с пути не было — рельсы не предполагали свободы выбора.

Заглядывать в карту и строить планы «Девятому» не хотелось.

Ноги болели. Пришлось даже чуть их помассировать, чтобы разогнать скисшую молочную кислоту. И тихонько, через силу… Как на велосипеде в горку с надеждой на спуск или хотя бы равнинность.

Мягкие окна и лобовое гибкое стекло были закатаны наверх и аккуратно закреплены. Ветер пустой, словно поток от вентилятора, гудел в ушах. В тот момент «Девятый» подумал, что ветра не существует, есть лишь мы, что несемся сквозь воздух и от этого наши лица сухи и волосы, не успевая за нами, колышутся сзади, как потрепанные боевые знамена запыленных крестоносцев. Как рыцари ночных облаков, отстав от арьергарда, скачут по лунной дорожке в своем звездном одиночестве, так и Джеймс двигался в безвременье и в пустоте.

Постепенно монотонность движения усыпила разум, и по телу потекла тихая вода бездумья. Вдруг внезапный, взявшийся ниоткуда образ вырос где-то чуть ниже мозга, в каком-то потаённом кармане разума. Образ светлый, но в меру равнодушный. Его нельзя было описать привычными инструментами, не вложить в заготовленные формы. Будто протянутая терпеливая рука из облака. Образ был не про помощь. Он был про потерянное неодиночество. Но видение так же внезапно пропало, оставив в душе лишь дырку, как в сыре… "Девятый" понимал, что это лишь первая "встреча", что образ вернется. И не один. А со смыслом…

***

Тем временем лесостепь начала крепнуть, стали появляться вековые деревья. Еще лишь как караульные или как шпионы Гулливера в стане лилипутов. "Девятый" понял, что норматив сегодня он не выполнит. Он снял ноги с педалей, и растягивал инерцию дрезины, как резинку. Только после того, как колеса замерли, отказавшись подыгрывать ослабевшему рулевому, Джеймс спустился на придорожную насыпь. Тишина, как тина затянула, серый затухающий день. Он сел прямо на сыпучий гравий, вырвав из него сухую травинку и засунул ее в уголок рта. Вот только мечтательности не было в его образе. Мечтать не о чем было. Все грезы были настолько в данный момент несбыточны, что их хоть как-то облечь в бесформенные суконные одежды не представлялось возможным. Как нельзя вообразить себе посиделки ангелов или семейный пикник демонов. Он даже не стал пытаться.

Пес-Джим первым учуял неладное. Не осознавая, но чувствую, приближающуюся напасть, он суетливо закружил, раздавая во все стороны тревожные лаи.

"Ну что", — устало спросил "Девятый», — что случилось?"

Собака подбежала к дрезине и густо зарычала, глядя прямо по курсу.

Джеймс пересел на рельсы, пытаясь поглаживанием успокоить своего маленького спутника. Но действительно, было что-то не так. Он не сразу сумел идентифицировать произошедшее изменение в окружающем мире. Оно не было видимым. И пока не было даже слышимым. Но становилось с каждой секундой ощутимее. Рельсы гудели. Сначала, как внезапный будильник на руке, потом сильнее, сильнее. И вот уже никаких сомнений. Приближается поезд! Участок дороги был прямой, и видимость позволяла наблюдать горизонт. Вначале появилась точка. Черная. С хвостом дыма. Она увеличивалась стремительно. Без предупредительных гудков, без торможения.

Время на раздумья не было. «Девятый» одним рывком поднял передние колеса и попытался стянуть дрезину с рельсов. Но машина не хотела расставаться с уже привычной колеей. Собака бегала рядом, стараясь хоть как-то помочь, но только мешалась. Джеймс, не глядя, отшвырнул ее ногой, чтобы не раздавить в тяжеловесной суете. Поезд, черный как те городские лужи, казалось, даже ускорился, желая настигнуть свою замешкавшуюся случайную жертву. Не имея зубов, он, видимо, намеревался сначала смять добычу, а потом уже поглотить и навечно упрятать в своей дымной утробе. Уже закопчённое стекло кабины приняло на себя отражение испуганных человеческих и собачьих глаз. "Девятый" интуитивно, не прилагая осознанной логики, перебежал к корме и попытался снести зад дрезины. Этот выбор оказался удачнее, передние колеса были подвижными, так как предназначались для поворотов, и поэтому позволили, сами оставаясь в плену рельсов, остальной конструкции покинуть дорожное полотно. Дрезина, чуть заваливаясь на бок, не держась в такой шаткой и нелепой позиции, задрав морду, скатилась с насыпи, лишая несущийся безумный локомотив радости столкновения. Паровоз в облаке горького запаха угля и сажи, в дыму, как в шали, скрежеща рассерженными колесами, промчался в свою голодную даль. "Девятый лишь успел заметить пустоту кабины и черные маслянистые подтёки из-под двери машиниста. Видимо, это и был сам машинист…

***

Джеймс сидел на пригорке, напротив железной дороги. Странные эти пригорки — на них растут камни, щебень, трава и жидкие кусты с маслянистой и закопченной шпалой в корнях.

Никаких мыслей… Это уже становилось нормой… Будто его и не было, будто он был просто облаком, облаченным в штаны. Вместо мыслей в голове был гул. Гул и перестук озлобленных колес…

Привал был единственным логичным выходом в сложившейся ситуации.

Вернув дрезине устойчивое положение, усадив все колеса на землю и собрав выпавшие вещи, Джеймс прогулялся по округе, присматривая место для стоянки и заодно желая найти что-нибудь из подножного корма. Опять грибы, опять ягоды. "Не верю, что собирательство позволяло первобытным людям вести сытую жизнь. Иначе не появились бы охотники". Бубня себе под нос, "Девятый" все же набрал себе на ужин (обед, полдник, кто знает, который час?) пригоршню брусники и десяток подберезовиков. Плотненьких таких, красивых своей непритязательной простотой. Становилось холоднее, значит вечер. Палатка встала, чуть покосившись из-за погнутых креплений, но ни сил, ни желания выправлять поломку не было. Странники забились в нее, будто она давала защиту от внезапно обозлившегося мира. В печке трещал валежник, грибы румянились на ветках-шампурах. Поверх дров стояла уже черная от копоти кружка с походным чаем — раздавленные ягоды, несколько листков брусники и шиповник, оставшийся от предыдущей стоянки. Пёс спал, лишенный сил, поскуливая и, видимо, убегая во сне от обезличенного, и тем еще ужаснее, преследования. Не дожидаясь очередного приступа, Джеймс достал спасительный шприц и впервые без суеты вонзил его. Назвать ощущения эйфорией было бы чересчур надумано, но в этот момент внутренне спокойствие уже было разновидностью дурмана.

Вместе со спокойствием в