Могикане Парижа. Том 1 - Александр Дюма

— Что угодно господам? — вновь спросил лакей.

— Шесть дюжин устриц, шесть бараньих отбивных и один омлет, — заказал Петрус.

— Какое вино прикажете подать?

— Три бутылки лучшего шабли с сельтерской, если она есть в вашем заведении.

Услышав этот заказ, от которого за целое льё разило аристократией, один из пятерых собутыльников обернулся ко вновь прибывшим.

— Ого! — обронил он. — Лучшего шабли с сельтерской! Никак, мы имеем дело со щеголями!

— С богатенькими сынками! — поддержал его другой.

— Или с «баронами», — прибавил третий.

И пятеро выпивох рассмеялись. В описываемые нами времена благородное сословие, еще не читавшее современных романов и «Мемуаров Видока», не было знакомо с жаргонными словечками: трое наших искателей приключений даже не поняли, что их просто-напросто окрестили ворами, и потому почти не обратили внимания на смех, последовавший за оскорблением.

Жан Робер уже положил плащ на стул, а тросточку пристроил в углу на окне.

Лакей приготовился выйти, чтобы заказать ужин, как вдруг тот завсегдатай, что заговорил первым и назвал молодых людей щеголями, схватил лакея за фартук.

— Ну что? — спросил он.

— Что именно? — удивился тот.

— Тебе приказано подать карты.

— Совершенно верно.

— Так что же ты их не принес?

— Вы отлично знаете, что карты в это время подавать запрещено.

— Это почему же?

— Спросите у господина Делаво.

— Кто такой господин Делаво?

— Префект полиции.

— Какое мне дело до префекта полиции?

— Вам, может, и нет до него дела, да нам-то есть!

— При чем здесь вы?

— Нам придется закрыть заведение, что лишит нас удовольствия принимать вас у себя.

— Но раз нельзя играть, чем же, по-твоему, нам здесь заниматься?

— Вас никто не держит.

— А ты, я вижу, не слишком вежлив! Я поговорю с хозяином.

— Говорите хоть с папой римским!

— И ты думаешь, тебе это сойдет с рук?

— Почему бы нет?

— А если мы рассердимся?

— Ну что ж, — ответил лакей с тем лукавым смешком, который обычно сопровождает шутки простонародья, — если вы рассердитесь, знаете, что вы сделаете?

— Нет.

— Возьметесь за карты.

— Тысяча чертей! Ты, кажется, вздумал со мной шутки шутить? — взвыл пьяница, поднявшись и грохнув по столу кулаком так, что бутылки, стаканы и тарелки подпрыгнули на шесть дюймов. — Карты! Именно карты нам и нужны!

Но лакей был уже на лестнице, и пьянице пришлось сесть на место, выжидая, по всей видимости, удобного случая, чтобы выместить на ком-нибудь свою злость.

— А-а! — забормотал он. — Видно, этот дурак забыл, что меня зовут Жан Бык и что я кулаком убиваю быка. Придется ему напомнить…

Взяв со стола наполовину пустую бутылку, он поднес горлышко к губам и одним махом допил ее содержимое.

— Жан Бык завелся, — шепнул один из пятерых сотрапезников на ухо соседу. — Я его знаю: теперь ему надо на ком-нибудь сорвать зло!

— В таком случае, — отвечал тот, кому было адресовано это доверительное сообщение, — жаль мне этих щеголей!

Мы уже сказали, что тот из пяти завсегдатаев, кто требовал карты и назвался Жаном Быком — имя это как нельзя более кстати подходило к его внешности, — ожидал лишь подходящего случая, чтобы дать выход своему раздражению.

И случай не замедлил представиться.

Мы надеемся, что читатель внимательно следует за нами и не забыл, какое замечание отпустил Людовик по поводу атмосферы в комнате.

В самом деле, вонь от тарелок, запах вина, табачный дым, исходящие от посетителей испарения — вот что затрудняло в этом чердачном этаже дыхание тем, кто привык к свежему воздуху. По всей вероятности, окно не открывалось с последнего пригожего дня минувшей осени; и трое друзей инстинктивно подались к единственному окну, через которое в притон мог проникнуть свет, а в случае нужды, как теперь, — и воздух.

Петрус добрался до окошка первым; он приподнял нижнюю его часть и зацепил кольцо за предназначенный для него гвоздь.

Это окно было из тех, что называются гильотинными.

Жан Бык счел подвернувшийся случай подходящим, чтобы завязать ссору.

Он поднялся с табуретки и, упёршись кулаками в стол, прорычал:

— Похоже, господам вздумалось отворить окно?

Он обращался ко всем троим сразу, но в особенности — к Петрусу.

— Как видите, друг мой, — отозвался тот.

— Никакой я вам не друг, — возразил Жан Бык, — затворите окно!

— Господин Жан Бык! — с насмешливой учтивостью проговорил Петрус. — Позвольте вам представить моего друга Людовика, знаменитого физика; он в два счета вам объяснит, из каких элементов должен состоять воздух, чтобы им можно было дышать.

— Что это он тут поет про какие-то элементы?

— Он говорит, господин Жан Бык, — вмешался Людовик, не уступая Петрусу ни в вежливости, ни в насмешливости, — он говорит, что в атмосфере должно быть от семидесяти пяти до семидесяти шести частей азота, от двадцати двух до двадцати трех частей кислорода и примерно две части воды. Только такой воздух не оказывает губительного воздействия на человеческие легкие.

— Скажи на милость! — удивился один из сидевших за столом завсегдатаев. — Он, кажется, на латыни с тобой говорит, а, Жан Бык?

— Что ж! Зато я сейчас поговорю с ним по-французски!

— А если он не поймет?

— Тогда можно и стукнуть разок!

И Жан Бык показал кулаки размером с детскую голову. Не допускавшим возражений тоном, будто говорил с людьми своего сословия, он продолжая:

— Закройте-ка окно, да поживее!

— Это может быть угодно вам, метр Жан Бык, но не мне, — невозмутимо заметил Петрус, скрестив руки и продолжая стоять у отворенного окна.

— Как это не тебе? У тебя что, свое мнение есть?

— Почему бы человеку не иметь собственного мнения, если даже скотина и та его имеет?

— Скажи-ка, Багор, уж не меня ли этот несчастный щеголь вздумал называть скотиной? — нахмурившись, обратился Жан Бык к одному из приятелей, в котором легко было распознать тряпичника, даже если бы об этом не говорило выразительное имя, данное ему собеседником.