Унесенные ветром. Том 2 - Маргарет Митчелл

— Ничто, — ровным голосом повторил он, —ничто, кроме чести.

Она с глубокой нежностью смотрела на него и словно впервыеувидела, какие золотые, цвета спелой ржи, у него ресницы, как гордо сидитголова на обнаженной шее, какого благородства и достоинства исполнена егостройная фигура, несмотря на лохмотья, в которые он одет. Взгляды ихвстретились — в ее глазах была неприкрытая мольба, его же глаза, как горныеозера под серым небом, не отражали ничего.

И, глядя в эти пустые глаза, она поняла, что ее отчаянныемечты, ее безумные желания потерпели крах.

Разочарование и усталость сделали свое дело: Скарлеттуткнулась лицом в ладони и заплакала. Еще ни разу в жизни Эшли не видел, чтобыона так плакала. Он никогда не думал, что такие сильные женщины, как Скарлетт,вообще способны плакать, и волна нежности и раскаяния затопила его. Онпорывисто шагнул к ней и через минуту уже держал ее в объятиях, нежно баюкая,прижав ее черную головку к своей груди.

— Милая! — шептал он. — Мужественная моядевочка… Не надо! Ты не должна плакать!

Он почувствовал, как она меняется от его прикосновения,стройное тело, которое он держал в объятиях, запылало, околдовывая; зеленыеглаза, обращенные на него, зажглись, засияли. И вдруг угрюмой зимы не стало. Всердце Эшли возродилась весна — почти забытая, напоенная ароматом цветов, вся взеленых шорохах и приглушенных звуках, — бездумная праздная весна ибеззаботные дни, когда им владели желания юности. Тяжелых лет, выпавших за этовремя на его долю, словно и не бывало — он увидел совсем близко алые губыСкарлетт и, нагнувшись, поцеловал ее.

В ушах ее стоял приглушенный грохот прибоя — так гудитраковина, приложенная к уху, — а в груди глухо отдавались удары сердца. Ихтела слились, и время, казалось, перестало существовать — Эшли жадно, неутолимоприльнул к ее губам.

Когда же он наконец разжал объятия, Скарлетт почувствовала,что колени у нее подгибаются, и вынуждена была ухватиться за ограду. Онаподняла на него взгляд, исполненный любви и сознания своей победы.

— Ведь ты же любишь меня! Любишь! Скажи это, скажи! Онвсе еще продолжал держать ее за плечи, и она почувствовала, как дрожат егоруки, и еще больше полюбила его за это.

Она снова пылко прильнула к нему, но он отстранился, ивзгляд его уже не был отрешенным — в нем читались борьба и отчаяние.

— Не надо! — сказал он. — Не надо! Перестань,иначе я овладею тобой прямо здесь, сейчас.

Она только улыбнулась в ответ — бездумно, жадно: не все лиравно, когда и где, — важно, что он целовал ее, целовал.

Внезапно он встряхнул ее, встряхнул так сильно, что еечерные волосы рассыпались по плечам, и продолжал трясти, точно вдруг обезумелот ярости на нее — и на себя.

— Не будет этого! — сказал он. — Слышишь:этого не будет! Ей казалось, что голова у нее сейчас оторвется, если он еще разтак ее встряхнет. Ничего не видя из-за упавших на лицо волос, оглушенная этимвнезапным взрывом, она наконец вырвалась из рук Эшли и в испуге уставилась нанего. На лбу его блестели капельки пота, руки были сжаты в кулаки, словно отневыносимой боли. Он смотрел на нее в упор и будто пронизывал насквозь своимисерыми глазами.

— В том, что случилось, виноват я — и только я один, иэтого никогда больше не повторится: я забираю Мелани с ребенком и уезжаю.

— Уезжаешь? — в ужасе воскликнула она. — Ох,нет!

— Клянусь богом, да! Неужели ты думаешь, что я останусьздесь после того, что произошло? Ведь это может произойти опять…

— Но, Эшли, ты же не можешь так вот взять и уехать. Изачем тебе уезжать? Ты же любишь меня…

— Ты хочешь, чтобы я тебе сказал? Хорошо, скажу. Ялюблю тебя. — Он резко наклонился к ней; в его лице появилось такоеисступление, что она невольно прижалась к ограде. — Да, я люблю тебя,люблю твою храбрость и твое упрямство, твою пылкость и твою безграничнуюбеспринципность. Сильно ли я тебя люблю? Так люблю, что минуту назад чуть непопрал законы гостеприимства, чуть не забыл, что в этом доме приютили меня имою семью и что у меня есть жена, лучше которой не может быть на свете.., яготов был овладеть тобой прямо здесь, в грязи, как последний…

Она пыталась разобраться в хаосе мыслей и чувств,обуревавших ее, а сердце холодело и ныло, словно пронзенное острой ледышкой. Иона неуверенно пробормотала:

— Если ты так желал меня.., и не овладел мною..,значит, ты не любишь меня.

— Никогда ты ничего не поймешь.

Они стояли и молча смотрели друг на друга. И вдруг Скарлеттвздрогнула и, словно возвращаясь из далекого путешествия, увидела, что на дворезима, голые поля ощетинились жнивьем; она почувствовала, что ей очень холодно.Увидела она и то, что лицо Эшли снова приняло обычное отчужденное выражение,которое она так хорошо знала, что и ему тоже холодно, и больно, и совестно.

Ей бы повернуться, оставить его, укрыться в доме, но на неевдруг навалилась такая усталость, что она просто не могла сдвинуться с места.Даже слово сказать было тяжело и неохота.

— Ничего не осталось, — произнесла онанаконец. — У меня ничего не осталось. Нечего любить. Не за что бороться.Ты уходишь, и Тара уходит.

Эшли долго смотрел на нее, потом нагнулся и взял пригоршнюкрасной глины.

— Нет, кое-что осталось, — сказал он, и на губахего промелькнуло что-то похожее на прежнюю улыбку, но только с иронией, котораяотносилась и к ней, и к нему самому. — Осталось то, что ты любишь большеменя, хотя, возможно, и не отдаешь себе в этом отчета. У тебя есть Тара.

Он взял ее безвольно повисшую руку, вложил в ладонь комоквлажной глины и сжал пальцы. Руки его уже лихорадочно не горели, да и у нееруки тоже были холодные. Она смотрела с минуту на комок красной земли, но этаземля ничего сейчас для нее не значила. Потом посмотрела на Эшли и вдругвпервые поняла, какой это цельный человек — ни ее страсть, ни чья-либо еще незаставит его раздвоиться.

Он никогда — даже ради спасения своей жизни — не покинетМелани. И никогда не сделает ее, Скарлетт, своей — хуже того: будет держать еена расстоянии, какое бы пылкое чувство ни снедало его. Эту броню ей никогда ужене пробить. Слова «гостеприимство», «порядочность», «честь» значат для негокуда больше, чем она сама.

Глина холодила руку Скарлетт, и она снова взглянула назажатый в пальцах комок.

— Да, — сказала она, — это у меня пока ещеесть. Сначала это были просто слова, а комок в руке был просто красной глиной.Но внезапно она подумала о море красной земли, окружающем Тару, о том, как этоей дорого, и как она боролась за то, чтобы это сохранить, и какая ей ещепредстоит борьба, если она хочет, чтобы Тара осталась у нее. Скарлетт сновапосмотрела на Эшли, удивляясь, как вдруг исчезли бушевавшие в ней чувства.Мысли были, а чувств не было, словно ее выпотрошили: ей безразличен был и он, иТара.