Конкурс красоты в женской колонии особого режима - Виталий Ерёмин

– Не положено нам, – отказала Ставская. – Отклонение от маршрута расценивается, как побег.

– Так я ж не одна.

– Вот мне и припишут, что я тебе побег устроила.

– Я знаю, вы меня не любите, – сказала Валька, глотая слезы. – Вы Каткову любите. Но все равно я вам благодарна.

Гости храпели, Валька тихо плакала, а Ставская думала, как там ее двенадцатилетняя доченька? Одну ведь ее оставила.

Утром Валька билась на могиле в истерике:

– И на кого ж ты меня оставила, сироту несчастную? И чего ж меня не дождалась?

Ставская гадала: это чисто деревенское проявление любви, своего рода ритуал или у арестантки сохранились психические отклонения? На всякий случай использовала момент в воспитательных целях.

– Поклянись на могиле матери, что никогда больше не будешь пить и никогда больше не сядешь.

– Мамочка! – запричитала Валька. – Клянусь! Никогда! Ни грамма! Вот те крест, вот те крест! Освободимся с Толиком, детишек нарожаем, жить будем по-человечески. Если Толик меня дождется, – добавила упавшим голосом.

Тетка Варвара разложила на газетке соленые огурцы, черный хлеб, кусочки сала. Посыпала птичкам кутью. Варварин муж разлил по стопкам водку, одну стопку накрыл ломтем хлеба.

– Ну, за упокой души, царство ей небесное.

Валька просительно смотрела на воспитательницу.

– Не положено, – отрезала Ставская. Потом спросила. – А какой срок у Толика?

– Три года, – сказала Валька.

Тамара Борисовна еще раз что-то прокрутила в голове и решилась:

– Ладно, заедем к нему.

Валька шагнула к отряднице, неловко обняла ее.

Добирались до мужской колонии общего режима на автобусе, потом на попутке. Капитан Ставская показала тамошнему начальству свое служебное удостоверение. Пояснила, что приехали для краткосрочного свидания. Тюремщики смотрели на нее, как на ненормальную. Ну, побывка на похоронах матери – это еще куда ни шло. Хотя тоже черте что. Но давать свидание зэчке с зэком, пусть жениху и невесте, это – туши свет. Но Ставская не отступалась.

– Тебе уже выговора не миновать, – сказали ей. – Отклонение от маршрута – налицо. Хочешь, чтобы и нам перепало?

– Ребята, ну давайте сделаем доброе дело. Что, мы не люди, что ли? – уговаривала Ставская.

У коллег то ли душа проснулась, то ли любопытство разобрало. Пошли навстречу.

Тюремщики наблюдали, как проходило свидание Вальки и Толика. Арестантка и арестант держались за руки и плакали.

– Толичка, пить не будем, понял? Будешь пить не буду с тобой, – говорила Валька.

– Ты не сомневайся, я тебя дождусь, – говорил Толик. – Найму адвоката, напишем прошение. Может, скинут тебе пару-тройку лет. Тебе бы ребеночка сейчас заделать.

Валька поймала его тайную мысль:

– Я не против. Я тебе большого мальчика рожу. У меня большие дети должны быть. – Она повернулась к тюремщикам. – Ну, дайте нам минут пять, чего вам стоит?

Тюремщики загоготали. Ставская посмотрела пристально на Брысину и вдруг сказала коллегам:

– Ну, давайте выйдем на минуту. Что, мы не люди, что ли?

Над ней начали смеяться. Но Ставская стояла на своем:

– Неужели не понимаете? Мы им шанс дадим. Им будет ради кого жить.

Старший контролер перестал смеяться. На лице его отразилась работа мысли и души.

– Ладно, – сказал он остальным, – давайте выйдем, пусть они тут по-быстрому воробышка поймают.

…До вокзала Ставскую и Брысину довезли на колонийском газике.

В пути за Тамарой Борисовной приударил сосед по купе, отставной военный. Еще не старый, вдовец, он предложил руку и сердце. Валька давилась от смеха.

– Нельзя мне замуж, – сказала Ставская. – Профессия не позволяет.

– Кто же вы? – допытывался вдовец.

Ставская залилась смехом:

– Если скажу, вы сразу потеряете всякий интерес.

– Ну, все же? – допытывался вдовец.

– Тюремщица я. В колонии работаю.

– Правда, что ли? – опешил сосед. – Надо же, такая женщина… Бросьте это дело. Проживем на мою пенсию.

– Ну, уж нет! – решительно вмешалась Валька.

– А вы тоже тюремщица?

Валька переглянулась с воспитательницей.

– Тоже.

Доехали благополучно. Ставская расслабилась: все самое страшное позади. И пропустила мимо ушей Валькину фразу «Хочу мороженого». А та уже скрылась в толпе пассажиров. Тамара Борисовна заметалась: господи, неужели рванула? Но на всякий случай решила остаться на месте и ждать. Прошло пять минут, десять, пятнадцать. «Сбежала-таки, дрянь такая! Что же теперь делать? Что?»

Но Валька появилась. В руках две пачки мороженого и какой-то сверток.

– Сосиськи охотничьи увидела. Что за люди? Просила без очереди отпустить – ни в какую! И без подарка возвращаться как-то не по-людски. Угощу своих пантер, отблагодарю. Вы уж, Тамара Борисовна, извиняйте, ага?

Это было уже слишком. Ставская сорвалась:

– Во-первых, не сосиськи, а сосиски. Во-вторых, я не Тамара Борисовна. И, в-третьих, что теперь с твоими сосиськами делать? Кто тебя пустит с ними в зону?

– А разве вы…– Валька не договорила.

– Это должностное преступление, понимаешь?!

Брысина скривила толстые губы:

– Подумаешь. Ну, давайте я их выброшу. – Она сделала движение, словно действительно решила выбросить сверток, но рука ее остановилась. – Нет, лучше съем.

– Приятного аппетита, – сказала Ставская. – Вот все вы так. Сначала что-то сделаете, а потом только за голову хватаетесь.

По тону ее было понятно, что пронесет она эти охотничьи сосиски в зону. Не пропадать же продукту. Только сделать это будет непросто. Уж слишком вкусно пахнут.

Заместитель начальника колонии по воспитательной работе майор Жмакова принимала гостей из Москвы в небольшом кабинете, сидя под портретом Дзержинского. Мундир сидел на Вере Дмитриевне как влитой. Но, несмотря на бравый вид, выглядела она довольно женственно. Ей было чуть больше сорока, но казалась она старше. Годы прибавляли золотые коронки. Улыбаясь, она прикрывала их ладонью.

Оглядев Леднева с ног до головы, Жмакова сказала:

– Оформить бы вас контролером. Тогда б вы все поняли до тонкостей.

Американку майор Жмакова первые минуты как бы не замечала. И Мэри решила обратить на себя внимание.

– Контролер – это кто? – спросила она, выслушав перевод Михаила.

– Так у нас называют надзирателей, – пояснил Леднев. – Слово «контролер» не так унижает.