Две полоски для мажора - Алёна Черничная

Растерянно киваю. Конечно, дышу. Я-то кроме цитрусовых нот его парфюма ничего больше и не чувствую.

Склонив голову набок, Марк молчит, не прекращая наблюдать за моей реакцией. А я просто переглядываюсь то с ним, то с цветами. Господи! А сколько же это стоит?

— Нет. Ты точно не в себе, Громов, — судорожно выдыхаю, убирая руки от лица.

Марк вдруг хмурит брови и с серьезным видом делает ещё небольшой шаг ко мне. Пронзительно впивается взглядом мне в глаза, а его ладонь тянется к моему лицу. Я замираю, ощущая, как дрожит сердце в ожидании того, что Марк вычудит дальше. Но зычный женский возглас за моей спиной рушит его намерения:

— Громов! Опять ты!

Я резко оборачиваюсь, а Марк обреченно вздыхает. И мгновенно становится понятно, что сейчас кому-то устроят полный разнос, потому что перед нами сама декан экономического факультета.

И её ходящие по лицу желваки не сулят ничего хорошего. Оглядев все это цветочное безобразие, она просто холодно отрезает:

— Я даже больше с тобой разбираться не буду. Немедленно в кабинет ректора!

— Марина Михална, — нацепив свою преобаятельную улыбку, Марк прячет ладони в карманы джинсов и непринужденно пожимает плечами, — это же всего лишь цветы.

Не знаю, что меня заставляет развязать свой язык, но ничего не обдумав, я просто уверенно ляпаю:

— А мы все сейчас уберём. Правда!

А декан тут же переводит убийственно жесткий взгляд теперь и на меня:

— Фамилия?

— Соболевская... — уже не так уверенно лепечу я, втягивая голову в плечи.

Мария Михайловна важно одергивает полы своего пиджака и цедит раскатисто и чётко на весь холл:

— Громов и Соболевская, к ректору. Живо!

Я бы могла назвать кабинет ректора весьма уютным, если бы пришла сюда по доброй воле и собственному желанию. А не под конвоем в виде декана и её жесткого взора.

Конечно, не совсем понятно каким боком к выходке Марка приплели и меня. Надо было стоять и молчать в тряпочку, но поздно.

Уже сижу перед ректором и нервно перебираю пальцами ремешок от сумки, уткнувшись глазами в пол.

«Меня же не отчислят? Нет?» — так и хочется запричитать, заглядывая в ректорские глаза.

Но такой мандраж охватывает, по всей видимости, только меня. Марк, сидящий рядом, уж совсем не походит на того, кто хоть как-то переживает о происходящем.

Вальяжно восседающий в кресле с широко расставленными на полу ногами и скучающий взгляд ясно намекают: он вообще не парится.

— Громов, — вздыхает ректор, протирая свою блестящую лысину платочком, — я даже удивлён. Ты продержался целую учебную неделю без приколов. А теперь у тебя и сообщник имеется, — подбородком указывает в мою сторону. — Да ещё какой. Первокурсница!

Я сжимаюсь под ректорским взглядом в комочек. Даже с внешностью добродушного пухляка Павел Петрович все равно вселяет в меня напряжение. Не хотелось каких-либо проблем в дальнейшем. Я бюджетница и рассчитываю на безнапряжное существование в университетских стенах и место в общаге, как никто другой.

— Так ради этой девочки все и затевалось, — хмыкает Марк, скрещивая руки на груди. — Как мужчина, Павел Петрович, вы должны меня понять. Бьюсь за внимание это барышни как могу.

Громов загадочно косится на меня, а его чёрные глаза из-под густых бровей просто прожигают взглядом. Мои щеки вмиг становятся как один сплошной ожог.

— А нельзя знаки внимания выражать где-нибудь за пределами университета, а? — ректор монотонно постукивает ручкой по столу и поочерёдно смотрит то на, густо краснеющую, меня, то на Марка.

И тот протяжно вздыхает.

— Так не выходит, Павел Петрович. На звонки не отвечает, в кино приглашаю - не идёт. Даже просто прогуляться не соглашается.

— А, может, ты банально ей не нравишься, Громов? — Павел Петрович иронично прищуривает глаза.

— Может, — ещё тяжелее вздыхает Марк, а потом поджимает губы и смотрит на меня, растерянно моргая пушистыми ресницами. — Не нравлюсь, да?

Только вот в его глазах целая пляска бесноватых огоньков. Мне очень хочется стукнуть Марка чем-нибудь по темноволосой макушке. Например, вот статуэткой в виде совы, стоящей на столе у ректора. Но краснея с каждой секундой ещё больше, лишь выдавливаю из себя натяжное и какое-то неправдоподобное:

— Нет.

Отворачиваюсь от сканирующих меня до молекул глаз Марка и делаю вид, что рулонная штора напротив ничуть не хуже картины Рембрандта. Ну и кто он после этого? Нахал!

— Усек, Громов? Не нравишься ты девушке. А мне не нравятся твои выходки, — цокает ректор. — Что будем делать?

Слышу как Марк шумно и с наигранной тоскливостью выдыхает:

— Я буду залечивать свое разбитое мужское горячее сердце. А вянущие цветы в холле станут мемориалом моей неразделенной любви...

Боже! Громов! Ну хитровыделанный гад! Я не выдерживаю. С силой закусываю щеку изнутри и утыкаюсь носом в свое плечо, пряча подступающие раскат смеха.

— Марк, я серьёзно. К нам приехала проверка, мне не до твоих выходок, — лояльный Голос Павла Петровича мгновенно меняется на жесткий. — Мне не очень хочется начинать звонить твоему отцу.

На этих словах моё любопытство берет верх. Я бросаю осторожный взгляд на Марка, лицо которого на секунду становится вне эмоций, а в его глазах вспыхивает недовольство. Но он в прямом смысле проглатывает выпад ректора про звонок отцу: кадык на его крепкой шее дергается вниз. На какое-то мгновение мне кажется, что Марк напрягся. Но уже через секунду все напряжение в его лице и позе испаряется.

— Звоните, — расслабленная ухмылка касается губ Марка. — Я же такое жуткое преступление совершил...

— Это не преступление, а нарушение дисциплины и порядка в стенах нашего университета. В общем, так, — Павел Петрович громко бьёт колпачком по столу, — давай убирай свою цветочную лавку. И начни уже вникать в учёбу. Не глупый же парень, за границей стажировка была. У тебя диплом на носу, а ты. — ректор замолкает, снова перекидывая свой взгляд то на Марка, то на меня. — Идите отсюда оба.

Громов, не дожидаясь дополнительного приглашения покинуть кабинет, тут же поднимается с кресла и направляется к выходу. Мне ничего не остаётся, как мысленно поблагодарить всех существующих богов, что моё присутствие здесь особо ректора и не интересовало. Тихо бормочу «До свидания» и семеню за Марком, прижав свою сумку к груди.

— Соболевская.

Я испуганно замираю, а по спине прокатывается холодная волна. Блин. Рано радовалась, что ли?

— Да, — оборачиваюсь и морально готовлюсь к выписке трындюлей теперь и в моей адрес.

— Тебе партийное задание особой важности. Займи ты этого оболтуса на недельку хоть чем-нибудь, пока проверка здесь. Сходи с ним уже в парк. Лишь бы Громов мне больше ничего не учудил, — на полном серьезе заявляет Павел Петрович.