Сновидец. Мистер Невозможность - Мэгги Стивотер

– Да, – сказал Брайд, словно отвечая на вопрос.

Место напоминало разрушенный собор. Голуби шумно вспорхнули из тени. Ронан отшатнулся от неожиданности. Хеннесси рефлекторно вскинула руку над головой. Брайд не шелохнулся, наблюдая, как птицы исчезают под крышей. Бензопила бросилась за ними с радостным воплем «кар, кар, кар», прозвучавшим раскатисто и грозно.

– Блин, – прошипел Ронан, раздраженный своей реакцией.

– Отпад, – добавила Хеннесси.

Они двинулись дальше, и еще одна стая птиц вылетела из покрытой пылью кареты, сбив манекен у входа.

– Только взгляните, как все здесь превратилось в музей чего-то совершенно иного, – сказал Брайд. – Посмотрите, насколько это подлинно сейчас.

Из-за куч сухих листьев и подлеска было трудно сказать, о чем изначально была выставка, хотя увитая плющом старинная пожарная машина в нескольких ярдах от кареты наводила на мысль о сцене уличной жизни. Брайд любил отдавать дань памяти об усилиях, приложенных человечеством.

– Сколько лет на это потребовалось? – спросил Брайд вслух. Он положил ладонь на ствол огромного дерева и посмотрел вверх сквозь расколотую крышу. – Сколько лет место должно оставаться нетронутым, чтобы могло вырасти подобное дерево? Сколько еще лет пройдет, прежде чем все здесь полностью исчезнет? Случится ли это когда-нибудь? Или постмузей навсегда останется музеем – памятником человечеству? Мы видим сны, как долго это может продолжаться? Вот почему не стоит грезить о чем-то абсолютном, бесконечном. Мы не настолько эгоистичны, чтобы предполагать, что это всегда останется желанным или необходимым. Нужно думать о том, что станет с нашими грезами, когда мы уйдем. О нашем наследии.

Все наследие Ронана состояло из погрома в студенческой комнате общежития Гарварда, невидимой машины и меча с выгравированными на рукояти словами «Превращены в кошмар».

Все остальное – его грезы, исчезнут в тот же момент, когда он умрет.

Хеннесси замерла.

Она застыла так основательно, что Ронан невольно тоже замер, глядя на нее, и, поскольку они оба остановились, Брайд, наконец, обернулся и заметил.

– Ах, – просто сказал он. Медленно опустил руку в подлесок у ног Хеннесси и выпрямился, держа за голову черную змею. Мускулистое тело рептилии слегка извивалось в его хватке.

Склонив голову набок, Брайд изучал создание. И оно изучало его.

– Замерз, дружок, – сказал он существу. – Разве тебе не пора спать?

А затем обратился к Ронану и Хеннесси:

– Она не самая смертоносная вещь в этой комнате. В дикой природе эта черная змея проживет всего около десяти лет, и единственные, кому она нанесет урон, – это мыши, ровно столько, сколько ей потребуется, чтобы остаться в живых. Изящна. Эффективна. Изумительна, правда. Она отмеряет вдохи и выдохи жизни.

Он протянул змею Хеннесси. Если внутри у девушки и жил страх перед рептилиями, то она умело это скрыла. Спокойно взяла ее, сжав позади глаз, копируя хватку Брайда.

Змея дико изворачивалась, ее туловище обвило руку Хеннесси, которая вторила движениям рептилии, пытаясь уклониться от цепкого хвоста. Затем обе, казалось, пришли к согласию, девушка и змея тихо замерли в подлеске.

– Она чертовски великолепна. Я бы хотела ее нарисовать. – произнесла Хеннесси.

– Посмотри на нее, – сказал Брайд. – Внимательно посмотри. Запомни ее. Что ею движет? Если бы она приснилась тебе, что бы тебе стоило о ней знать?

Ронан, в свое время вылетевший из школы, так никогда и не стал вновь школьником, но он не жалел. Он любил все это. Ему нравилось замечать, как непринужденно и идеально чешуйки змеиной кожи соприкасаются друг с другом. Нравилось наблюдать, как сухая прохладная кожа казалась непробиваемой, жесткой, пока змея не пошевелится, и тогда все это сжималось и расширялось, мышцы перекатывались под поверхностью кожи, словно там жило совершенно иное существо.

Ему нравилось, когда сновидец предлагал подумать об этом существе в контексте его снов.

Наконец, Брайд забрал змею у Хеннесси и осторожно выпустил обратно в подлесок. С некоторой горечью он заметил:

– Это музей неспящих. А как бы выглядели артефакты мира сновидцев? Нынешняя цивилизация настолько убеждена в собственной несостоятельности и правах, что вечно пытается заглушить шум других видов своим жалким белым шумом неудавшихся амбиций и сексуальной тревожности. Горстка людей протестует… но что, если бы голосов стало большинство? Каков мир бы был. А теперь маски.

Ронан достал вещицу из кармана куртки. Две простые шелковые маски были одними из первых, что пригрезились им с Брайдом… маски, которые мгновенно усыпляли надевшего одну из них. Брайд в значительной степени предпочитал их тем снотворным, которые Ронан принимал до их встречи.

«Нельзя есть грезы, – отчитал его Брайд. – В лучшем случае, они уморят тебя голодом, а в худшем – обретут контроль над тобой. Сны подобны словам, подобны мыслям. В них всегда больше смысла, чем кажется. Ты уверен, что эти таблетки всего лишь тебя усыпили?»

Руки Ронана стали горячими, сердце бешено заколотилось. Потребовалось всего пару недель, чтобы маска начала вызывать у него рефлекс, как у подопытных Павлова.

Брайд окинул взглядом разрушенное пространство.

– Давайте найдем безопасное место для сна.

Спать. Видеть сны: безотлагательно, целенаправленно. Грезить: с другими сновидцами.

Это всеобъемлющее, теплое чувство вновь разлилось внутри Ронана, теперь уже достаточно сильное, чтобы он мог дать ему название: сопричастность.

Хеннесси снилось Кружево.

Всегда один и тот же сон.

Темнота. Хеннесси не имела веса в этой иллюзии. Ни винтик в машине, ни травинка в поле. Возможно, пылинка в сердитом глазу скачущего монстра, моргнул – и она исчезла. Но не более того.

Медленно сон озарился, и свет обличил то, что было там все время. Вещь? Сущность. Ситуация. С зазубренными, геометрическими, замысловатыми и неровными краями, как у снежинки под микроскопом. Оно было огромным. Огромным не как шторм или планета, но огромным, как горе или ненависть.

Это было Кружево.

На самом деле это было не то, что можно увидеть. Скорее то, что можно почувствовать.

Когда Хеннесси впервые увидела Джордан наяву, та спала, свернувшись калачиком позади нее. Ее присутствие одновременно дарило чувство покоя и отталкивало. Покоя, потому что она была теплой, знакомой, совершенно такой же, как Хеннесси. Но также и раздражало, так как Хеннесси, привыкшая на протяжении последних десяти лет спать одна, вздрогнула и проснулась, когда дыхание Джордан едва ощутимо коснулось волос у нее на затылке. Невозможно подготовиться к осознанию присутствия двойника из твоих грез наяву. Хеннесси не понимала, чем обязана появлению Джордан здесь, в царстве бодрствования. Она не знала, станут они лучшими подругами или соперницами. Не знала, попытается ли Джордан узурпировать ее жизнь. Не представляла, как поступить, если Джордан отречется от нее и уйдет. Или что делать, если она примет ее и останется с Хеннесси навсегда, на веки вечные. Возможно, Хеннесси никогда больше не будет одинока, но было непонятно, хорошо это или плохо.