Парадокс страха. Как одержимость безопасностью мешает нам жить - Фрэнк Фаранда

Мы обнаружили, что подчинение являлось для нее нелегким опытом. Это относится ко всем животным, но к людям особенно. На мой взгляд, страх подчинения – один из серьезных претендентов на звание главного страха у Homo sapiens, не только в биологическом, но и в психологическом отношении. Об опыте подчинения невозможно говорить в отрыве от понятия «другого»: мы подчиняемся кому-то или подчиняемся, потому что кто-то требует этого от нас. Последнее, например, происходит, когда человек очень настойчиво призывает нас довериться ему. Страх подчинения одинаково пробуждается в нас в ситуациях «любви» и доминирования[27]. В отношениях подчинения с нами делается нечто такое, что подавляет наше человеческое начало и низводит нас до состояния животного, борющегося за жизнь. Однако мы очень специфические животные – чувствительные к утрате свободы не только в виде физического, но и психологического ограничения.

Человеческое переживание вынужденной покорности схоже с нейробиологическим ответом на стресс у животных – тонической неподвижностью. При экстремальном стрессе и страхе, когда жизнь животного под угрозой, его нервная система может буквально выключиться. В лабораторных условиях этот опыт можно спровоцировать, многократно опрокидывая испуганное животное на спину и удерживая в этом положении. Со временем животное перестанет бороться и обмякнет. Это и есть отключение нервной системы. Эволюционная ценность данной реакции на травму заслуживает осмысления. С одной стороны, это способ перехитрить хищника, заставить его отказаться от добычи, притворившись падалью. Однако потенциально это также и способ уберечь нервную систему от перегрузки ужасом.

У нас, людей, есть собственный вариант этого поведения. Он наблюдается в момент нападения у жертв сексуальной агрессии и иногда называется «параличом изнасилования». Это аналогичная тонической неподвижности реакция на страх, возникающая на пике угрозы, когда бегство невозможно. Случалось, что подобная реакция на страх препятствовала собственно изнасилованию – без жестокой борьбы преступник терял интерес к жертве или был неспособен завершить акт.

Неудивительно, что жертвы изнасилования, испытавшие этот паралич, стыдятся того, что с ними произошло. Неспособность предотвратить это ужасное происшествие, чувство ответственности за него и ощущение своей несостоятельности, естественно возникающие при подобном унижении, – все это формирует прочный фундамент стыда. Стыд, сопровождающий эту защитную нейробиологическую стратегию, называют одной из причин того, что жертвы сексуального насилия не сообщают о случившемся. Утрата свободы, неспособность остановить насилие, отнятое чувство личной неприкосновенности – все это в совокупности заставляет жертву чувствовать себя недочеловеком.

За выживание у нас отвечают нейробиологические системы, очень удаленные от областей коры головного мозга, связанных с высокоуровневыми процессами. И когда выживание под угрозой, наша биология с готовностью жертвует нашим достоинством и благополучием ради продолжения существования. Страх и биологически обусловленное стремление к выживанию питают как наше сопротивление подчинению, так и постепенное его принятие. С одной стороны, когда от нас требуют подчинения, мы яростно сопротивляемся попыткам причинить нам вред, ограничить нас или принудить к чему-то. С другой стороны, если страх полностью овладевает нами и ни бегство, ни борьба не помогают, наша нервная система выбирает ту или иную форму нейробиологического выключения. Иными словами, наши инстинкты выживания сопротивляются физическому и психологическому доминированию, пока это сопротивление возможно. Если же борьба против физического и психологического давления начинает угрожать нашему существованию, у нашей биологии не остается иного выбора, кроме подчинения.

Для ребенка, живущего в психологически токсичном окружении, бегство невозможно. Полная и абсолютная зависимость от родителя заставляет ребенка поддерживать «позитивные» отношения с этим родителем, независимо от того, сколько боли он при этом испытывает. Если же от ребенка требуется подчинение, то выбора у него практически не остается. Постепенно способность к сопротивлению сдается под давлением страха и необходимости поддерживать связь с родителем. Тогда наша психика начинает уводить нас от жизни.

Подобно черепахе, моя пациентка Эйприл спрятала голову в панцирь, прочь от опасности. Ее подчинение отцу было лишь поверхностным, не затрагивая самого подлинного в ней. Это неплохо работало как защита. Проблема, однако, в том, что систематическое применение подобных защитных механизмов превращает их в привычку. Эйприл несла в себе отпечаток страха, который заставлял ее держать дистанцию и оставаться отстраненной. В отличие от черепахи, чье поведение является реакцией на внешнюю угрозу, Эйприл лишилась способности снова высунуть голову из панциря. Страх действительно нашел способ сохранять ее безопасность, но женщина, пришедшая в мой кабинет на первый прием, была опустошенной и угнетенной.

Эйприл была неспособна позволить кому-либо увидеть ее – настоящую. Глубокая связь была ей недоступна. Она страдала от одиночества. Более того, Эйприл не понимала собственных потребностей: жажда связи, близости с другим человеком ускользала от ее сознания. «Я», которое она постоянно прятала, оставалось в безопасности, но было чудовищно одиноким. Начав контактировать с ее внутренним миром, мы обнаружили богатство эмоций и самовыражения, а также уязвимость, связанную с болевыми точками ее раннего детства.

В психике Эйприл скрывалась хрупкая креативность, которую она все эти годы неосознанно защищала. И хотя Эйприл пряталась, чтобы избежать плена, сам страх стал для нее новой тюрьмой. Свобода, как мы с ней обнаружили, достигается не бегством от боли, а ее принятием.

Однажды в лос-анджелесскую больницу с жалобами на провалы в памяти обратилась женщина с инициалами С. М. Ее осмотрел нейробиолог из Южно-Калифорнийского университета Антонио Дамасио. Опрашивая пациентку, он обратил внимание на нечто весьма необычное: она сообщила, что ей незнакомо чувство страха и она ни разу в жизни ничего не испугалась[28]. Дамасио и его коллеги установили, что С. М. в полном смысле слова – бесстрашна.

Оказалось, что у С. М. редкое расстройство – болезнь Урбаха – Вите. Три основных симптома этого нарушения: мелкие, похожие на прыщики, бугорки вокруг глаз, грубый голос и, главное, кальцификация определенных зон головного мозга, в особенности возле миндалевидного тела (амигдалы). Уникальной для исследователей С. М. сделало то, что в ее случае кальцификация, вызванная этим нарушением, полностью поглотила миндалевидное тело. В сущности, Дамасио столкнулся с женщиной, не имеющей миндалевидного тела.