Улыбка пересмешника - Елена Михалкова

Я пыталась представить, что он думал, что чувствовал, чтобыло в его голове, когда он спланировал все это, решив, что использует меня ещепару лет, а потом выгонит, когда он оформлял документы, провожал меня на поезд,когда звонил и скупо ронял, что «пока жив, а там посмотрим»... Но у меня неполучалось. Существо, способное на подобный поступок, не могло быть моим мужем,с которым я прожила столько лет! У него не могло быть две руки, две ноги,красивое человеческое лицо и голубые глаза. Скорее оно должно было быть похожена инопланетное чудовище – с его чудовищной моралью, непонятной нам, обычнымлюдям.

Я до сих пор думаю, что тогда, на вокзале, я каким-то чутьемпоняла, что Кирилла действительно нет – точнее, нет того человека, с которым яжила все годы. Именно это ощущение, в котором я сама не смогла разобраться доконца, вылилось в отчаянный крик, и если бы я умела прислушиваться к себе, то ябы никуда не уехала из Москвы. Но я не умела.

В слабой попытке бороться я подала в суд... Но Кирилл ужетогда имел достаточно средств, чтобы подкупить судью и нанять ушлого юриста,который без труда доказал, что мы постоянно ссорились и наш развод был нефиктивным, а настоящим. Мне все-таки достались кое-какие средства, потому чтомы прожили вместе долгое время, но их было совсем мало: как выяснилось на суде,самому Кириллу не принадлежало ничего из того, чем он пользовался, –например, машина была записана на его фирму, которой, по документам, опять-такивладел другой человек. Я видела в коридоре суда, что он открыто подсмеиваетсянадо мной, но ничего не чувствовала – почти утратила эту способность. Когда всезакончилось и суд постановил выплатить мне смехотворную сумму, я долго не могларазобраться, чего еще от меня хотят, и моему юристу потребовалось дернуть меняза руку, чтобы я перестала смотреть на мужа и вышла из зала суда.

Состояние мое было таким, что я поймала такси и назвалаадрес Сени, приятеля Кирилла, с которым их связывали общие воспоминания юностии кое-какие шалости, как говаривал муж. Я была уверена, что он сможет мнепомочь, подсказать, что делать, а главное – сможет снова вернуть этотскособочившийся, сошедший с ума мир в нормальное состояние. Семен всегдасимпатизировал мне, и я хорошо к нему относилась, несмотря на то, что он многолет отсидел в тюрьме за жестокое преступление.

Через два часа таксист высадил меня около его дома. Яподнялась на второй этаж, нажала на кнопку звонка, дождалась, пока мне откроетнезнакомая пятнадцатилетняя девчонка, и только тогда вспомнила, что Сенькиздесь нет, потому что он уже несколько месяцев как мертв, и я это знала. Вопль,вырвавшийся из моего горла, был отчаянным воем сошедшей с ума собаки,обнаружившей, что ее долго кормили, холили и ласкали лишь затем, чтобы в итогенарезать из нее тонкие полоски мяса и замариновать их в соевом соусе, аединственный пес, с которым она могла поделиться своим страшнымоткрытием, – сгнившее чучело со стеклянными глазами.

Татьяна раздела Матвея, запихнула шапку в рукав его куртки ибросила взгляд на прелестную девочку, сидевшую рядом. Пока ее мать трещала,прижав плечом к уху трубку сотового телефона, девочка расправляла многоярусныеоборки розового платья, казавшегося стеклянным: одну за другой, вдумчиво,неторопливо... И походила то ли на куклу, наряженную принцессой, то ли напринцессу, наряженную куклой.

К девочке подскочил мальчуган лет шести в костюмчике, сгалстуком-бабочкой, и оба принялись оживленно болтать, причем девочка точно также наклоняла голову, как ее мать, хмурила брови и взрослым жестом то и делопоправляла у мальчугана бабочку, и без того сидевшую ровно.

«Все дети как дети, – грустно размышляла Таня,одергивая на сыне джемпер, как всегда, собравшийся где-то под мышками и изсимпатичной вещицы превратившийся в невнятную тряпочку, – наряжаются,красуются, общаются! Один мой...» Она не договорила про себя и толькокрасноречиво взглянула на Матвея.

Мальчик сидел молча и явно скучал. Его не интересовали нидругие дети, ни оживленная суматоха возле лотка с заманчивыми детскимиглупостями вроде париков, карнавальных масок и волшебных палочек, ни дажебуфет, хотя Татьяна пообещала ему купить любое пирожное, какое он захочет. Онпослушно сложил руки на коленях и ждал, когда же мама наконец уведет егокуда-нибудь из этого шумного, суетливого и весьма бестолкового места.

– Посиди, подожди меня, – сказала Татьяна, примеряясь кочередям в гардероб, – я сейчас.

Когда она вернулась, девочку в розовом сменила девочка вкрасном, а Матвей так и сидел, безучастно глядя перед собой.

– Послушай, – начала она, чувствуя, как в ней закипаетбеспричинная злость, и всеми силами стараясь подавить ее, – а ты вообщехочешь идти на спектакль?

– Ну-у-у... хочу, – без энтузиазма ответил сын.

– Вот и пойдем! – приказала Татьяна, хотя секунду назадрешила, что сейчас же, немедленно, отведет его домой без объяснения причин, ипусть он там сидит с выражением лица «мне ничего от вас не надо».

– Пойдем, – согласился Матвей, поднялся и вопросительнопосмотрел на нее: – Куда идти?

Он видел, что мать рассержена, но не понимал почему. Да емубыло и не до того, чтобы обдумывать причину, потому что среди большогоскопления детей и взрослых он всегда чувствовал себя неловко и, если признатьсячестно, чуточку боялся. Он, конечно, тщательно скрывал свой страх от матери, идаже от самого себя скрывал опасения, что его заберут чужие взрослые – возьмутделовито за руку, как будто он их сын, и уведут в свою семью. А оттуда он ужене сможет сбежать, потому что все время забывает номер квартиры, и мама ругаетего за это. А она, наверное, будет бегать, искать, сначала начнет зло ругаться,а потом испугается, как всегда бывает, но в конце концов подберет себе другогомальчика и успокоится. Решит, что теперь этот мальчик будет ее сыном.

Поэтому Матвей мрачновато поглядывал на мальчишек,попадавшихся на их пути. Одного, самого неприятного, он заметил, когда ониподнимались по лестнице. Тот шел им навстречу из полутемного коридора и смотрелкак-то особенно пристально и исподлобья, словно понимал, о чем думает Матвей, изаранее претендовал на его маму, хотя сам Матвей еще никуда не потерялся ивообще крепко держал ее за руку. Насупившись, Матвей даже подумал о том, чтонеплохо было бы толкнуть его плечом, будто невзначай – тем более что мальчишкашел прямиком к нему, – и вдруг понял, что смотрит в зеркало. Оностановился как вкопанный, заморгал, и мальчик сделал то же самое, отчего лицоу него стало глуповатое и смущенное.

– Ну что ты встал? – недовольно спросила мать. –Пойдем, уже второй звонок.

Матвей прыснул со смеху, и она удивленно покосилась на него.А ему неожиданно стало легко и радостно, и даже поездка в незнакомый театр,слишком большой и шумный, перестала казаться наказанием за скандал, который онустроил у бабушки с дедушкой. И он хихикал до тех пор, пока они не сели на своиместа и не заиграла музыка – легкая-легкая, щекочущая, стрекозиная.