Имперский маг - Оксана Ветловская

На пляже, под жарким солнцем, прохватывал холод. Такой же холод, помнится, пронизывал целые кварталы Дюссельдорфа после бомбардировки, только из разбитых домов выносили отнюдь не солдатские — женские, детские трупы. И с какой раскалённой добела яростью думалось тогда об этих лежащих сегодня ничком на камнях союзниках. Штернберг окинул солнечный пляж холодным взглядом победителя. Бесстрастная белизна высящихся за пляжем меловых утёсов казалась воплощённой в камне прелюдией к грядущим, ещё не ведомым достижениям. Он уже представлял себе, что напишут завтра немецкие газеты — рядом со статьями о стремительном наступлении германских войск на Дону и в предгорьях Кавказа, — об этом бездарном предприятии. «Враг потерпел в результате этой десантной попытки, смехотворно обставленной с точки зрения военного искусства, уничтожающее поражение…»

Штернберг ждал триумфального возвращения в мюнхенский институт: успех операции должен был затмить потерю первого образца «Штральканоне». Победу они отпраздновали втроём в маленьком ресторанчике с выбитыми дверьми и окнами, упившись обнаруженным тут же кальвадосом и перед уходом бросив на пустую стойку веер рейхсмарок. Штернберг знал, что деньги у них будут, возможно, даже будет повышение по службе: интересно, что теперь скажет ему при встрече штандартенфюрер Лигниц, никогда не ждавший от своих подчинённых каких-то революционных достижений?

— Мне следовало бы попросту отстранить вас от работы.

— За что? За то, что я помог этому лазарету, который по какому-то недоразумению именуется гарнизоном Дьеппа, дать англичанам хорошего пинка?

— За нарушение приказа, за очередную неуместную инициативу — раз. За то, что вы окончательно убедили вермахт в том, что с нами нельзя иметь дел, — два. — Лигниц, по своему обыкновению, говорил очень тихо, без интонаций, его сухое блёклое лицо, исчерченное возле глаз и у рта преждевременными морщинами, ничего не выражало. Что стояло за его словами, Штернберг не мог услышать (прочесть, ощутить — любое обозначение в равной степени подходило к тому не имеющему названия чувству, которым они оба владели в равной степени и потому были закрыты друг для друга). Но глаза Лигница за слюдяным блеском тонких хрупких стёкол были усталые и понимающие, и Штернберг знал, что начальник не собирается выгонять его со службы — ни сегодня, ни завтра, ни когда-либо ещё.

— Если расставить вдоль побережья орудия хотя бы в половину мощности «Штральканоне-2», — Штернберг, подавшись вперёд, указательным пальцем несколько раз ткнул в стол, размашисто очертив ломаный контур береговой линии, — об опасности второго фронта можно будет забыть. Неужели генералы этого не понимают?

— Они понимают лишь то, что солдаты под действием этих лучей напрочь теряют голову. Становятся неуправляемыми. И что устройства типа «Штральканоне» будут поставляться не в вермахт, а в СС. Кто вам приказал стрелять по пляжу? Вы должны были использовать «Штральканоне» только в качестве зенитного орудия.

Штернберг взглянул на часы.

— Благодаря так называемому «нарушению приказа» танки не вошли в город! — запальчиво заявил он. — Разве этого мало? И с каких пор наши генералы беспокоятся о душевном здоровье вражеских солдат? Я думал, им наоборот понравится, что англичане сами лезут на мушку. Просто в будущем следует изменить тактику, чтобы не страдали наши солдаты. Вообще, нужно как можно скорее представить проект фюреру…

— Ваш проект — чистейшая утопия, — вздохнул Лигниц. — Откуда вы возьмёте столько кристаллов? Те, что нынче делают, не годятся, вы ведь сами говорили. И где вы наберёте операторов? Людей не просто со сверхчувственными способностями, а со способностями вашего уровня? — В словах Лигница не было, однако, ни тени раздражения или насмешки.

Штернберг снял громоздкие очки в стальной оправе, достал из кармана кителя мятый белый платок и принялся протирать круглые линзы, поглядывая на начальника из-под длинной чёлки. Он нарочно редко стригся — чтобы волосы падали на глаза.

— Я уверен, вопрос с кристаллами решаем. Операторы… в конце концов, можно организовать отбор, обучение. Это оружие будущего, штандартенфюрер. И наплевать, что по этому поводу думают в вермахте.

— Вот и займитесь кристаллами, — снова вздохнул Лигниц. Его сухощавые нервные пальцы, перебиравшие бумаги, подрагивали больше обычного.

«У него явно какие-то крупные неприятности, — в очередной раз подумал Штернберг. — Интересно, кто ему насолил?» Некоторые подчинённые едва ли не в лицо называли Лигница слабаком, не справляющимся с обязанностями главы оккультного отдела «Аненэрбе». Штернберг так не считал. Он симпатизировал Лигницу и был демонстративно нагл с его недоброжелателями.

Штернберг надел очки, опять глянул на часы, потом на бумаги на столе начальника. Он узнал зигзагообразную подпись на одном из документов.

— Опять этот любитель попугать мертвецов? Что ему нужно на сей раз? Собирается перекопать все могилы Нордфридхофа? Провести на стадионе массовый спиритический сеанс? Устроить в Доме Искусства выставку мумий?

Лигниц отложил бумаги.

— Как у вас продвигается проверка на благонадёжность группы профессора Хельвига?

— Прекрасно, — неопределённо улыбнувшись, Штернберг вновь отогнул манжету над циферблатом наручных часов. — Разрешите идти, штандартенфюрер?

— Пока не разрешаю. Где ваше заключение? Вы должны были представить его ещё вчера. Дело не терпит отлагательств, сегодня звонили из гестапо…

— Заключение завтра, всё завтра, — Штернберг вскочил с кресла, — виноват, мне действительно надо идти. Кстати, у меня есть чудеснейшее предложение, — сказал он уже от двери, — проведите реформу отдела, ликвидируйте этот клуб гробокопателей, я в жизни не видел более бессмысленной и зловонной конторы…

— Рейхсфюрер считает подотдел Мёльдерса перспективным, — по-прежнему ровно произнёс Лигниц. — Занимайтесь своими делами.

«Один из немногих здесь, у кого всегда ясная голова, — думал Штернберг о Лигнице, почти бегом поднимаясь по широкой, с коваными перилами, лестнице. — Ему бы вот только руку потяжелей, чтобы разом заткнуть рты всем тем, кто считает его „мягкотелым либералом“. Впрочем, чем бы закончились все мои начинания, если б не потворство Лигница?»

В своём кабинете Штернберг поменял униформу — чёрный китель, белая сорочка и чёрный галстук, чёрные галифе, высокие сапоги — на костюм цвета дорожной пыли, купленный в недорогой лавке готового платья, и ботинки. Из оберштурмфюрера СС он превратился в двадцатидвухлетнего студента. Ипостась оберштурмфюрера нравилась ему гораздо больше: эсэсовец фон Штернберг заказывал костюмы в ателье, у него уже имелся собственный подотдел и собственный автомобиль, а студенту сейчас придётся ехать на трамвае. Чёрный цвет делал его старше и солиднее, чёрный был цветом его касты, и потому Штернберг пренебрегал новой, серой, формой, которую было принято носить в последние годы.

Пиджак оказался узковат в плечах, брюки коротковаты. Штернберг зажал под мышкой расхлябанный зонтик и потёртый портфель, ещё больше взлохматил и без того взъерошенные волосы — жаль, в кабинете нет зеркала — вид у него сейчас, надо полагать, самый идиотский, то есть как раз такой, какой требуется. Он взял со стола авторучку, с удовольствием повертел в левой руке, перебирая в пальцах, прикрыв глаза. Это был его трофей. Ещё в Дьеппе он решил погадать на Хельвига и его учёных, водя рукой с маятником на тонкой нити над списком фамилий. Затем, по возвращении в Мюнхен, ему пришлось перебрать множество предметов, шатаясь по небольшому, к счастью, бюро Хельвига и делая вид, будто он ищет оставленную папку, — пока он не нашёл эту ручку, принадлежавшую человеку, который всегда аккуратно исчезал с рабочего места перед его приходом, — как оказалось, недаром. Психометрия — что-то вроде умения видеть через пальцы. Берёшь предмет в левую руку и просто ни о чём не думаешь. Когда развеется туман собственных мыслей и чувств, в пустоте проступит бледными картинами, отзовётся далёкими голосами всё то, о чём думал и что чувствовал тот человек, который прежде держал эту вещь в руках.