Междуглушь - Нил Шустерман

— А зачем?

— А что, обязательно, чтобы было «зачем»? — ответил Огр вопросом на вопрос. — Разве изучение своих возможностей— не достаточная причина?

Но если и была в личности Огра одна черта, которую Цин ценила и за которую всемерно уважала своего генерала — так это его умение строить стратегию. Шоколадный Огр никогда ничего не делал просто так: каждый его ход был точно рассчитан.

Дорис Мельтцер прожила долгую и полнокровную жизнь. Дорис исполнилось восемьдесят три, она понимала, что ей осталось совсем немного, но была довольна прожитыми годами.

Всю свою взрослую жизнь она носила часы на левом запястье, но постоянно смотрела на правое. Осторожно поглаживала его и пыталась уверить себя, что это лишь нервная привычка. Правда находилась за пределами её понимания. По временам она едва — нет, не постигала, лишь касалась истинного смысла этого жеста: в миг пробуждения или как раз перед погружением в сон — именно тогда наш дух может вплотную приблизиться к Междумиру. Не настолько близко, чтобы заглянуть в него, но достаточно, чтобы ощутить его присутствие.

Всё началось в ночь её выпускного бала — весьма памятного события, только на этот раз несколько в ином смысле, чем можно было ожидать. Она пришла туда с юношей по имени Билли — её любовью ещё с младших классов. Дорис мечтала, что они поженятся. В те времена заключить брак со своим одноклассником из старшей школы было скорее нормой, чем исключением.

Билли только что научился водить машину, и когда они вместе ехали на бал, он был страшно горд продемонстрировать Дорис, как отлично автомобиль слушается его умелых рук и ног. Ну и что с того, что машина была всего лишь старым, разболтанным отцовским ДеСото…

Билли подарил ей браслет, к которому была прикреплен букетик из жёлтых роз.[32]

Цветы прекрасно гармонировали с лимонного цвета шифоновым платьем Дорис. Она надела браслет на правую руку и то и дело подносила к лицу, всю ночь наслаждаясь роскошным ароматом. Уже тогда она сознавала, что когда бы ей ни пришлось в своей жизни нюхать розы, каждый раз она будет возвращаться мыслями в ту ночь. Она будет вспоминать о Билли.

Бал был великолепен, каким ему и полагается быть. Трагедия случилась после его окончания. Билли ни в чём не был виноват. Он не нарушил ни одного правила дорожного движения. Но иногда ничто не может спасти тебя от другого водителя, который выпил. Это и произошло, когда автомобиль, полный их пьяных одноклассников, поехал на красный свет на углу улиц Северэнс и Блайд.

Билли даже ничего не почувствовал.

Он умер ещё до того, как машина перестала переворачиваться. Билли мгновенно пролетел по туннелю и ушёл в свет. У него не было и шанса на остановку в Междумире: в его возрасте — восемнадцать — стенки туннеля уже такие толстые, что сквозь них не выломиться. Для Билли исход из мира живых свершился так, как дóлжно.

А вот на долю Дорис выпало куда больше испытаний. Хотя и она тоже увидела туннель, но её время совершить путешествие в свет ещё не пришло. Она лишь беспомощно наблюдала, как уходил Билли. А через несколько дней девушка очнулась в больнице; вокруг её постели собрались родные и благодарили Господа за то, что услышал их бесчисленные молитвы. Дорис осталась жива и вскоре поправилась.

Что же касается цветочного браслета, то он погиб во время аварии, вместе с юношей, за которого Дорис, возможно, вышла бы замуж. Позвоночник Дорис был раздроблен в крестце, и она больше никогда не смогла ходить. Но несмотря на это, она прожила полную и необыкновенно счастливую жизнь: вышла замуж, родила детей и не без успеха вела свой собственный маленький бизнес — магазин антиквариата — и это во времена, когда основным местом женщины считался дом.

Она не могла знать, что браслет с жёлтыми розами не погиб.

Он слишком много значил для юноши, который подарил его Дорис, и очень много значил для самой Дорис, и потому браслет нетронутым перешёл в Междумир. И шестьюдесятью пятью годами позже его розы были так же свежи и прекрасны, как и в тот вечер, когда их носила Дорис.

Собственно говоря, браслет по-прежнему был у неё на руке.

Он повсюду следовал за ней, неощутимый и невидимый, мягко обнимал её запястье, втайне ото всех давая Дорис утешение, когда оно было ей необходимо. Вот откуда у неё было это непонятное желание посмотреть на правую руку и нежно прикоснуться к ней; хотя сама Дорис даже не догадывалась, в чём тут дело.

И вот, наконец, в один прекрасный день его увидел мальчик, наполовину состоящий из шоколада.

Он просто проходил мимо, когда вдруг заметил браслет. Вообще-то он шёл с целью найти послесветов, которые присоединились бы к нему, а нашёл букетик жёлтых роз, перевитых изящными цветами гипсофилы. Такой живой, такой яркий — это, конечно же, был предмет, принадлежащий Междумиру, и тем не менее он находился на руке старой женщины, сидящей в инвалидном кресле на веранде.

Ник никогда не видел ничего подобного. Он всегда считал, что когда предметы оказываются в Междумире, они теряют всякую связь с миром живых; но тут, перед ним, был букет, по-прежнему сидящий на руке своего живого носителя и при этом существующий только в Междумире!

Ник вспомнил, что читал как-то о духах, накрепко привязавшихся к живому хозяину. Их называли инкубами. В Междумире он с этим явлением никогда не сталкивался, даже не слыхал о таких случаях — но этот букетик… Это был растительный инкуб, отказавшийся оставить своего любимого живого носителя.

То есть отказывавшийся до тех пор, пока Ник не снял его с руки старой женщины — это было легко сделать, ведь браслет принадлежал Междумиру.

В тот момент, когда это произошло, Дорис мгновенно почувствовала, что что-то переменилось, но не могла понять, что именно. Она проехалась по веранде, внимательно осмотрела все углы. Она что-то потеряла, это несомненно, но вот что? Ах, в эти дни так всегда: вещи теряются, мысли ускользают недодуманными, всё забывается… Старость не радость. Она взглянула на правое запястье, потёрла его, почесала с необъяснимым чувством непонятной утраты…

А в Междумире Ник отправился к Цин.

— Взгляни-ка, цветочный браслет перешёл в Междумир, — сказал он ей. — Думаю, это случилось очень много лет назад.

— Ну и? — отозвалась Цин. — Что с того?

— Я хочу, чтобы ты отправила его обратно в живой мир.

Цин всё время практиковалась в «эктотолкании», как это назвал Огр, но сейчас ей показалось, что здесь что-то немножечко иное. Она не могла сказать, что.