Как мы делали реформы. Записки первого министра экономики новой России - Андрей Алексеевич Нечаев

трети разбирались на запчасти или просто выбрасывались в утиль и сдавались на металлолом.

И когда, будучи вынужденными жить по средствам, мы отказались от масштабных централизованных закупок этой техники, произошла катастрофа. Хозяйства, предпочитая импортные машины или просто не имея средств, перестали покупать ростовские комбайны, и завод встал. Проблема была не только в необходимости усовершенствовать производство самого «Ростсельмаша», но и в его зависимости от часто некачественных и нерегулярных поставок смежников.

Поставки моторов, приходивших до этого с Украины, постоянно были на грани срыва. Навесные конструкции, поступавшие из Тулы, были плохого качества. Поэтому «Ростсельмаш» собирался строить собственное моторное производство, собственный завод для изготовления всяких жаток и веялок. И на это нужны были деньги. А за всем этим стояла судьба пятидесяти тысяч работающих и их семей.

Однажды случился казус. В очередной раз появившись в моем кабинете, Песков раскатал на длинном госплановском столе огромный рулон бумаги и начал излагать свои строительные прожекты, демонстрируя многочисленные заводские стройки, под которые ему необходимы деньги. И получилось так, что первый же объект, в который я ткнул пальцем, выясняя, что́ там будут строить, оказался лечебно-трудовым профилакторием. Я возмутился: нечего тратить государственные деньги на лечение алкоголиков. Он покорно согласился, свернул свой рулон и ушел, а через неделю появился вновь с таким же рулоном. Я уже целенаправленно ткнул пальцем в тот же квадратик на плане. Песков, нисколько не смущаясь, пояснил, что теперь это не ЛТП, а клуб для рабочих. У него шла вечная стройка. Пришлось жестко объяснять, что и на клуб в тощем бюджете страны сейчас денег нет и в ближайшем будущем не предвидится. Добивался Песков и включения его завода в немецкую кредитную линию «Гермес», в рамках которой хотел получить кондиционеры, а кроме того, еще какие-то колпаки для фонарей и тому подобную ерунду, которую вполне можно было заказать на каком-либо российском заводе. Естественно, пришлось его запрос серьезно порезать, хотя кое-что для освоения очередной модели «Дона» он получил.

В один прекрасный день я включаю телевизор и вижу, что Песков ходит с Ельциным по полю и демонстрирует ему и его команде свой комбайн.

У него под Ростовом было некое специальное поле с особой пшеницей, которую убирал уникальный демонстрационный экземпляр комбайна. Он был оснащен кондиционером, особым подборщиком снопов, пылесосом, сдувающим пыль от обмолота, правильной жаткой и прочими штуками, которых в серийном варианте, увы, не было. Смотрю дальше. Комбайн этот исправно работает, а президент заявляет в камеру: «Неправ министр экономики Нечаев. „Ростсельмаш“ – это становой хребет российской промышленности, и ему нужно помогать».

После этой телепередачи ко мне пришел Азаров: «Андрей Алексеевич, я же говорил, чем это все кончится». На что я ответил: «Ничего не кончилось. Как считаем правильным, так и будем действовать. Давайте писать письмо президенту». И я написал Ельцину довольно взвешенное, на мой взгляд, письмо. Перечислил все полезное, что делается для «Ростсельмаша». Одновременно объяснил, почему не можем дать ему больше, повторяя советский опыт. Упомянул о явном нежелании завода адаптироваться к новым условиям. Сказал о том, что хозяйства не хотят покупать низкокачественные ростовские комбайны и что навязывать им эти машины административным путем бессмысленно, так как денег у них недостаточно. После очередного заседания правительства я подошел к Ельцину и спросил: «Вы прочитали мое письмо?» Президент вполне дружелюбно ответил: «Да. Я понял, что вы для них действительно много делаете. Будем считать, что инцидент исчерпан». А через некоторое время у меня появился Песков со словами: «У меня ощущение, что нас с вами хотят поссорить, что есть какое-то недопонимание. Я вовсе не такой монстр, каким меня, возможно, рисуют». И у нас с ним состоялся вполне деловой, конструктивный разговор. Я объяснил ему свою точку зрения. Сказал, что мы готовы, в частности, дать заводу деньги на создание сервисной сети. В общем, стали совместно искать приемлемые решения и во многом сумели их найти.

Вообще, как мне кажется, несмотря на то что приходилось постоянно конфликтовать с директорами, обвинявшими правительство в непонимании их нужд, мне удавалось на личностном уровне снимать многие конфликты и находить, по крайней мере с теми, кто готов был как-то двигаться вперед, общий язык.

Аграрный лоббист вице-президент Руцкой, или Мат по правительственной связи

Большие трудности возникали у нас в связи с традиционным давлением аграрного лобби, тем более что мы сами в известной мере способствовали его сплочению и активизации. Аграрное лобби в СССР всегда было сильным, а в 1992 году оно развернулось в полную мощь, используя как таран вице-президента Руцкого, которому мы сами тогда опрометчиво поручили руководить аграрной реформой.

В свое время существовала версия о том, что лично Ельцин намеренно поручил Руцкому курировать сельское хозяйство, чтобы тот провалился. Так обычно поступали советские партийные боссы со своими оппонентами. Сельское хозяйство было в советской экономике провальным сектором, и руководить им отправляли как в ссылку. После руководства селом обычно следовала отставка. Так, например, поступил несколькими годами раньше Горбачев, бросивший на село мешавшего ему Лигачева.

Однако в действительности у этого поручения Ельцина была совсем иная подоплека. К назначению Руцкого на АПК в некоторой степени причастна и наша команда, пытавшаяся найти генералу, постоянно и малоаргументированно ругавшему правительство, действительно серьезное и полезное занятие.

Я хорошо помню, как это было. Идея поручить Руцкому аграрную реформу возникла в ходе разговора узкого круга министров во время подготовки к очередному заседанию правительства. У нас на первом этапе, когда правительство возглавлял сам Ельцин, существовала практика собираться по вторникам для обсуждения в предварительном порядке вопросов, выносившихся на официальное заседание кабинета, проходившее обычно по четвергам. Это были своего рода неформальные заседания правительства в более узком кругу. Мы собирались по вечерам в зале заседаний бывшего Политбюро и здесь в откровенной обстановке за чаем с бутербродами проговаривали различные темы, разрешая возможные конфликты. Практику эту ввел Геннадий Бурбулис, когда был первым вице-премьером. Смысл ее состоял в том, чтобы заранее подготовиться к заседанию в четверг, которое Ельцин проводил обычно в весьма жестком режиме, безапелляционно снимая с обсуждения вопросы, если видел их недостаточную проработанность, наличие противоречий между членами кабинета.

На своих предварительных встречах мы обсуждали как конкретные решения, так и некоторые концептуальные вещи, стараясь не выносить свои внутренние споры на официальные заседания и по возможности заранее согласовать нашу позицию. Никаких формальных протоколов на этих «вторниках» не велось, и достигнутые там договоренности не носили обязательного характера. В принципе, каждый был вправе отстаивать свое мнение и в четверг. Но для нас было важно максимально подготовиться к заседанию правительства с участием Ельцина и разрешить свои собственные сомнения. И