Когда я был настоящим - Том Маккарти

Но для этого требовался гениальный скачок — скачок на новый уровень, такой, что содержал бы в себе, поглотив без остатка, все уровни, на которых я действовал до сих пор. Слова Сэмюэлса о прогонах, брошенные невзначай, открыли передо мной выход на этот другой уровень; я продвинулся туда, наверх, когда сгреб вместе три скопления мыльной пены, благодаря этому действию и последовавшему за ним прозрению. Да, поднять реконструкцию из специально обозначенной зоны и поместить обратно в мир, в реальный банк, сотрудники которого не знают, что это реконструкция, — это вернет мои движения и жесты на исходную позицию, к исходному моменту, в точку, где реконструкция сливается с событием. Это позволит мне проникнуть в сердцевину и жить внутри нее, быть совершенным, идеальным, настоящим.

Таким образом, наши с Назом цели совпадали. Я был нужен ему настолько же, насколько он был нужен мне. А он мне был действительно нужен, больше, чем когда бы то ни было. Для того, чтобы моя реконструкция оправдалась — чтобы создать дефиле, о котором говорил Сэмюэлс, это пространство, как у спортсменов, где мы могли бы перемещаться и делать свое дело, — нам надо было скоординировать все абсолютно идеально. На повторный шанс надеяться не приходилось; никакие мелкие несинхронности, никакие выскальзывающие мусорные мешки, протекания на пол и падающие коты — и уж ни в коем случае никакие прогулы или использование кассет взамен — не допускались. И потом, обязательно было не только полностью контролировать движение и материю — каждую поверхность, каждый жест, все до последнего полуспотыкания на выступе ковра, — обязательно было еще и контролировать информацию. К информации нам следовало относиться так же, как к материи: предотвращать ее утечку, просачивание, протекание, капание, называйте как хотите — проникновение не туда и превращение в хаос. Именно на этом попадаются грабители банков, которым удается, не наследив, убраться с самого места ограбления. Сэмюэлс уже рассказывал нам о таком: кто-то с кем-то поговорил, тот рассказал кому-то еще, тот рассказал своей подружке, та рассказала трем своим друзьям, ну, а вскоре это становится известно всем и рано или поздно доходит до ушей полиции.

— Если бы наш налет был настоящим, — объяснял мне Наз, когда мы как-то вечером сидели у него в кабинете, в окружении его диаграмм, — я имею в виду, обычным, в деле было бы замешано восемь человек: пять грабителей, двое водителей и тот, кто отвечает за «маяк».

— Сообщник-тайт-энд, — сказал я.

— Верно. Но в нашей операции участвуют тридцать четыре основных реконструктора, плюс шесть непосредственно задействованных ассистентов — те, которые все время должны там находиться; правда, необходимость в этих последних отпадет с того момента, когда место действия будет перенесено в настоящий банк, — как, разумеется, и в двадцати семи из основных реконструкторов; хотя говорить, что «необходимость в них отпадет», не вполне правильно, поскольку необходимо, чтобы они продолжали считать, что останутся необходимыми до самой последней минуты. Итак, с учетом этих тридцати четырех, плюс шесть, плюс одиннадцать ассистентов второго ряда и еще двадцать восемь (по заниженным оценкам) — третьего: поставщики питания, строители, таксисты — по сути, все, кто бывал на складе больше одного раза, — с учетом их всех нетрудно себе представить, что, поставь мы в известность хотя бы нескольких из этих людей за пару следующих дней, вероятность утечки информации практически равна ста процентам.

— Ну, значит, мы им просто не скажем. Никому из них.

— А: так не получится, — ответил Наз. — Водителям надо будет выучить маршруты побега, а также — на случай, если первые маршруты будут заблокированы — вторичные маршруты, третичные и так далее. Б: само по себе это составляет только половину проблемы — нет, одну треть. Помимо внешней утечки как до, так и после операции, существует внутренняя утечка — состоящая в том, что реконструкторам станет известно о перемене плана, — защита от которой тоже необходима. И потом, существует боковая утечка. Посмотрите — у меня тут изображено.

Он указал на диаграмму со скоплениями стрелок вокруг трех кругов. Мне снова представились скопления пены в ванне, как я разъединил их, а затем соединил.

— Под боковой утечкой я понимаю утечку, происходящую между различными группами персонала: реконструктор — реконструктор, реконструктор — ассистент, ассистент — ассистент второго ряда и так далее. Перестановок тут множество.

— Так что же нам делать? — спросил я его.

— Значит так, я подразделил всех участников на пять категорий по принципу ЧНЗ, или «что надо знать». Внутри каждой категории требуется принять решение по двум вопросам: сколько человеку надо знать, и когда ему это надо знать…

В этом духе он продолжал целую вечность. Я отключился и с головой ушел в кривые и стрелки диаграмм, прослеживая в них дуги и пируэты, входы и маршруты побега, дефиле. Когда лекция Наза подошла к концу, было уже светло. В итоге, кажется, выходило, что структура ЧНЗ подобна пирамиде: наверху, в первой категории, мы с Назом; под нами, во второй, двое реконструкторов-водителей, в следующей — пятеро других реконструкторов-грабителей, и так далее, каждый слой шире предыдущего. Слой номер два следовало проинформировать о смене места действия прежде других слоев. Слою номер три можно было сообщить в последнюю минуту, причем даже тогда не сообщать, что настоящие сотрудники банка не будут знать, что это реконструкция, — не сообщать даже, что это настоящие сотрудники банка. Мы просто скажем, что привлекли новых реконструкторов-сотрудников, публику и охранников, чтобы все выглядело более свежо, более реалистично. Что касается слоя номер четыре…

— Хорошо, — сказал я. — Как хотите. Поехали обратно на склад.

Мне не терпелось снова за все это приняться: снова движение, дуги в размахе, отделяющиеся плечи. Когда мы добрались, я объявил:

— Теперь ко всей сцене мы добавим кое-что новое. Будем репетировать, как мы садимся в машины и отъезжаем.

— Вот как? — сказала Сэмюэлс.

— Да. Немного расширим.

Следующие два дня он ставил хореографию этого эпизода: кто к какой машине бежит; которая трогается первой; каким образом одна, разворачиваясь, на мгновение притормаживает посередине дороги, чтобы заблокировать движение, давая возможность другой рвануть наперерез в переулок. Места, где начинались эти улицы, мы разметили краской, продолжив аккуратно скопированную разметку, нанесенную нами прежде, выходящую из широкого складского входа, из дверей ангара наружу, на бетонную аэропортовскую площадку. Я хотел, чтобы разметка была сделана как можно аккуратнее: белый пунктир, означающий «уступи дорогу», желтые линии. Там было это здоровое темное пятно на бетоне — видимо, пролили моторное масло или гудрон, еще до нас; оно было полутвердым, словно черная плесень, или небольшой нарост, или родимое пятно, проросшее из поверхности земли. Я велел людям Энни убрать его, соскрести. В Чизике на дороге масляного пятна не было. Они накинулись на него, вооружившись щетками, потом лопатами, потом всевозможными химикалиями, но оно не поддавалось. На третий день прогонов сцены побега, после того, как я поставил вместо себя идентификатор, чтобы понаблюдать за всем этим со стороны — как машины разворачиваются, останавливаются, едут наперерез, возвращаются кругом, — это темное пятно все цепляло мое внимание, когда машины проезжали мимо него. Меня это раздражало. Я вспомнил кое-что, услышанное на днях от коротышки-советника, и подозвал Наза.