Простые радости - Клэр Чемберс

– это блажь. Гретхен всегда настаивала, что секс не обязателен и ничего для нее не значит. Но это неправда. Появляется Марта, и вдруг ее желания перевешивают все. Она даже на пять минут не может сдержать свои “естественные чувства”. А мне свои приходилось сдерживать годами.

Он все еще ее любит, подумала Джин, и горло перехватило от проглоченной ревности. Стараясь сделать голос как можно ровнее, она сказала:

– Я понимаю, что она все еще твоя жена, что твои чувства к ней не могут измениться за ночь. Я правда это понимаю.

Он посмотрел на нее внимательно и восхищенно.

– Ты очень великодушна, Джин, – сказал он и опять ее поцеловал, – но в этом нет необходимости. Теперь у меня есть ты.

– А у меня ты.

Она почувствовала такое умиротворение, как будто закончила долгое путешествие и может наконец отдохнуть.

– Иногда я думала… – сказала она и притянула его к себе, так что его голова оказалась у нее на коленях. Под этим углом, без очков он выглядел совсем по-другому, будто незнакомец. – А может, Гретхен специально так подстраивала, чтобы нас свести? Ты не замечал?

– Возможно. Что-то похожее уже однажды было с учительницей Маргарет по фортепиано. Гретхен вечно заставляла меня отвозить ее домой и, кажется, шла на всякие ухищрения, чтобы оставить нас вдвоем. Как будто давала мне разрешение изменять. Разумеется, негласное. Но учительница фортепиано меня нисколько не привлекала. Как, скажем честно, и я ее.

Джин взглянула на него с сомнением. Было очень трудно поверить, что кто-то может оставаться к Говарду равнодушным. Наверное, эта женщина немного слабоумная.

– Мне показалось, что и я с первого раза не произвела на тебя особого впечатления, – сказала она.

– Ты была такая деловитая и энергичная с этим блокнотом, – улыбнулся он. – А потом порезалась моим лобзиком.

– Да. Я и забыла. А ты сделал комплимент моим рукам.

– Неужели? – Он взял ее ладонь и повернул, глядя оценивающе. – Они довольно красивые. Никогда не думал, что ты так удачно ими воспользуешься.

Джин расхохоталась.

– Но по-настоящему я обратил на тебя внимание, когда ты приехала на чай и мы играли в бадминтон.

– Теперь ты надо мной смеешься.

– Вовсе нет. Ты такая хорошая спортсменка.

– Это был чудесный день. И я уехала, завидуя вашему идеальному браку.

– Ха!

Наступила тишина, пока они, каждый по отдельности, размышляли над тем, как разрушилась эта иллюзия.

– А потом я столкнулась с тобой на Чаринг-Кросс, – продолжила Джин, – и ты настоял на том, чтобы проводить меня домой. С тобой было так весело; я хотела, чтобы дорога не кончалась, хотя мы едва разговаривали. Тогда-то для меня все и началось.

– Я помню. А я в тебя влюбился у тети Эди. Наверное, когда увидел, как ты сидишь на яблоне. Но я не мог ничего сказать.

– И не нужно было. Я тоже это почувствовала.

– Следующий день был такой серый и пустой. Я был как ребенок после Рождества – когда все волшебство закончилось.

Вспоминать о мучительном расставании из надежной гавани восторженного единения доставляло Джин чистую радость. Чувство безопасности и уверенности было для нее совершенно внове. Все ее отношения с Фрэнком сопровождал привкус страха – как оказалось, совершенно оправданного, – что ему с ней скучно; что она чем-то навлечет его гнев; что он бросит ее ради женщины моложе и красивее.

Говард вздохнул и потер глаза.

– У тебя грустный вид, – сказала она. – Или тревожный.

– Потому что мне почти нечего тебе предложить.

– Мне ничего и не нужно. Я просто знаю, что с тобой я счастлива, а без тебя несчастна. Вот и все.

– Ты придешь завтра?

– Как только съезжу в больницу. Мать скоро могут отправить домой, и тогда я снова буду в заточении.

– Значит, нам надо как можно лучше воспользоваться тем временем, что у нас есть.

Мысль о матери, одинокой и растерянной, заставила переполненное сердце Джин затрепетать от страха. Свободно встречаться с Говардом она может только благодаря отсутствию матери. Как это ни гнусно, она поневоле желает ей долгой болезни и медленного выздоровления. Джин попыталась представить себе будущее больше чем на два дня вперед и не смогла: никакой определенности, только туман.

29

Кривые зубья граблей с металлическим дребезжанием прочесывали мокрую траву и сгребали листья в медный холм. Джин, защищенная от осенней погоды резиновыми сапогами и курткой поверх самой старой уличной одежды, проводила субботу в саду перед домом, наверстывая дела, которые давно забросила.

Конские каштаны и канадские дубы в Нолл-парке за последнюю неделю сбросили остатки листьев. Огромные их горы намело на подъездную дорожку Суинни, и теперь они распластались по лужайке и подпирали дверь гаража. Пять раз Джин наполнила металлический бак и пять раз отнесла его на компостную кучу. Она уже убрала засохшую стручковую фасоль, разобрала ее бамбуковые подпорки, убрала их на зиму в сарай и перекопала землю. Ревень замульчировала, а лук прополола и подкормила золой.

В кухне на решетке остывал вишневый пирог. Потом она покроет его глазурью и возьмет с собой к Говарду, когда он вернется с работы. Джин уже больше недели почти не бывала дома, забегая на минутку забрать почту и взять смену одежды.

В первый же такой мимолетный визит ее подкараулила миссис Боуленд, якобы чтобы осведомиться о здоровье матери, а также выяснить, почему бутылки с молоком ночевали на пороге.

– А, я гостила у подруги, – нашлась Джин, кляня себя за промах.

– Вы не вернулись домой, и мы забеспокоились, все ли в порядке.

– Да, все в полном порядке, – сказала Джин, не желая подвергаться допросу. – Хотя мать еще не совсем оправилась.

Мать несколько дней находилась в состоянии, которое казалось Джин полным и необратимым умопомешательством: она совершенно не узнавала дочь, принимая ее то за палатную сестру, то за королеву Марию, то за карманника, пытающегося украсть у нее обручальное кольцо. Она потеряла всякое представление о времени и месте и не имела ни малейшего понятия, где она и как давно. Но загадочные обстоятельства нисколько ее не беспокоили, а галлюцинации – резвящиеся по всей палате барсуки – скорее забавляли, чем тревожили.

Джин такое развитие событий смущало, но она не могла не заметить, что потеря рассудка чрезвычайно улучшила как настроение, так и мироощущение матери. Сейчас она была неизмеримо жизнерадостней, чем в последнее время. В молитвах Джин о ее выздоровлении было что-то от мольбы святого Августина о целомудрии. Прошу тебя, Господи, пусть ей станет лучше, но не сразу.

Джин отнесла последний бак листьев на компост, подмела дорожку, убрала грабли с метлой в сарай – и как раз вовремя. Когда она шла через лужайку, вдалеке раздались раскаты грома и упали первые увесистые