Беглый огонь! Записки немецкого артиллериста 1940-1945 - Вильгельм Липпих

Однажды в выходной я сел на поезд и доехал до небольшого городка Гифхорна, расположенного в 150 километрах южнее Гамбурга. Там находилась ферма одного из наших дальних родственников. Придя к нему домой, я попросил продать мне немного картофеля. Соблазнившись деньгами, он согласился, однако ясно дал понять, что не слишком доволен моим приездом. Подобно другим крестьянам, он без особой любви относился к горожанам, рыскавшим по деревням в поисках продовольствия.

Ночью я вернулся домой к Аннелизе и тете Фриде с мешком картофеля, усталый и оскорбленный. Ситуация была еще хуже той, которую моя семья пережила в годы экономического кризиса конца 1920-х годов. После еще одной поездки в Гифхорн осенью 1946 года нам стало понятно, что нужно найти другой способ обеспечения продуктами питания.

Хотя моя сестра Марлен несколько раз с риском для жизни пересекала Железный занавес и привозила нам продукты из Пюггена, сам я не был в родном доме вот уже более двух лет. Мне, естественно, очень хотелось увидеть родителей, братьев и сестер, однако пересечение границы с русской оккупационной зоной было очень опасным, рискованным делом. До этого мы с Аннелизой не осмеливалась ездить туда, однако хронический голод не оставлял нам иного выбора.

Несмотря на подстерегавшую нас опасность, Аннелиза спала, склонив голову мне на плечо, пока поезд ехал в направлении пропускного пункта Берген ан дер Дамме, расположенного примерно в ста километрах от Гамбурга. Ранним сентябрьским вечером мы подъехали к станции и от вокзальной площади направились к границе, где остановились и стали ждать.

Где-то рядом свистели соловьи. Мы с Аннелизой присоединились к небольшой группе людей, собравшихся в сумерках перебраться в советскую оккупационную зону. Хотя колючую проволоку и минные поля разместили еще не вдоль всей границы, отряды Красной Армии интенсивно патрулировали сектор безопасности четырех-пятикилометровой ширины, через который пропускали лишь местных жителей. Когда мы прошли примерно половину пограничной зоны, раздался требовательный окрик: «Стой!» Мне показалось, будто меня обдали ведром ледяной воды.

Два русских солдата, подошедшие к нам, не говорили по-немецки, но один из них жестами объяснил Аннелизе, что нам нельзя в советскую зону. Мне он велел следовать за ним. Оба красноармейца были вооружены автоматами, и поэтому было бессмысленно сопротивляться или бежать. Стараясь успокоиться, я попросил Аннелизу оставить меня, чтобы не усугублять сложившуюся ситуацию. Один из солдат толкнул меня прикладом автомата и повел за собой. Когда стало совсем темно, мы пришли на какую-то ферму к массивному каменному дому. Меня ввели в гостиную комнату.

Будучи в прошлом офицером вермахта, я понимал, что меня могут выслать в Советский Союз, если сверят мое удостоверение личности с архивными документами и узнают, что я воевал на Восточном фронте. Несколько месяцев назад русские арестовали одного из моих дальних родственников, который учился в медицинском институте в советской оккупационной зоне. Его без всяких объяснений на два года выслали в Сибирь. Если таким образом обошлись с ним, студентом, то что же тогда они сделают с бывшим офицером немецкой армии?

Сопровождающие оставили меня в комнате и вышли. Я подождал три-четыре минуты, подошел к двери и толкнул ее. Она оказалась незапертой. Открыв дверь шире, я спрятался за ней. В комнату никто не вошел. Убедившись, что поблизости никого нет, я решил попытать удачи и незаметно скрыться. В следующую секунду раздались крики красноармейцев — они поняли, что я сбежал.

Я бросился в лес. Через несколько секунд в ночи прозвучали пулеметные очереди, хлестнувшие по кустам и деревьям рядом со мной. Давно привыкнув к звукам выстрелов, я, не останавливаясь, побежал дальше. Двигался я, пригибаясь к земле, чтобы не угодить под пули, и старался как можно быстрее удалиться от фермы.

Опасаясь, что советские солдаты поднимут по тревоге патрули, я побежал в направлении деревни Хоэндольслебен, находившейся в пяти-шести километрах от меня. Я надеялся, что Аннелиза догадается отправиться туда и придет в дом моей тети. Когда я, полностью измотанный, пришел в деревню, то с огромным облегчением увидел там Аннелизу. Мы обнялись и долго не разжимали объятия, зная, что я только что избежал верной гибели.

Хотя мне удалось скрыться от советских солдат, у меня все еще оставалось опасение, что местные немцы-коммунисты узнают обо мне и донесут русским. Эта опасность усиливалась тем, что тетина семья была под подозрением у коммунистических властей, потому что мой дядя состоял в НСДАП и уже находился в английском лагере для военнопленных.

Рано утром в дом зашли представители местных коммунистических властей — проводилась выборочная проверка мест, где могла находиться контрабанда. Я бросился на чердак, где быстро спрятался под кучей старой одежды. Аннелиза осталась внизу вместе с моей тетей. Обыск и расспросы продолжались довольно долго, и все это время я опасался, что незваные гости могут подняться на чердак. Через полчаса они ушли, но я понимал, что опасность по-прежнему сохраняется и я подвергаю тетушку нешуточному риску.

На следующий день мы с Аннелизой тайком вышли из Хоэндольслебена и, преодолев расстояние в 25 километров, вернулись в относительно безопасный дом моих родителей в Пюггене. Здесь было легче спрятаться от глаз недоброжелателей. Через пару дней мы осторожно пересекли границу с двумя рюкзаками, набитыми продуктами, удачно избежав каких-либо новых неприятностей. Помня об угрозе попасть в руки советских оккупационных властей, я совершил затем всего одну такую поездку на ферму.

Беспокоясь о том, что наше присутствие может привлечь ненужное внимание коммунистических властей, мы с Аннелизой с удивительной легкостью включились в дела родительской фермы во время нашего второго приезда в Пюгген осенью 1946 года. После того как мы с сестрами весь день проработали, таская снопы к молотилке, отец предложил доделать остальную работу завтра. Работы оставалось еще примерно на час, и я уговорил его завершить ее сегодня.

Вскоре из тракторного двигателя, приводившего в действие молотилку, полетели искры, воспламенившие лежавшую неподалеку солому. Несмотря на наши отчаянные попытки потушить огонь, пламенем был объят весь сарай. Хотя мы не позволили огню перекинуться на другие постройки, сарай все-таки сгорел. Это было самое худшее, что могло случиться с нашей фермой. Я чувствовал себя виноватым в том, что убедил отца завершить работу, но что случилось, то случилось, тут уже ничего не поделаешь.

Весной 1947 года Аннелиза убедила меня, что спокойно пересечет границу и доберется до Пюггена, и совершила еще одну поездку за продуктами. Хотя ее первая одиночная поездка прошла спокойно, без приключений, вторая обернулась серьезной неприятностью.

После своего возвращения Аннелиза рассказала мне о том, как предыдущей ночью на границе чуть было не наткнулась на патруль Красной Армии. К счастью, русские ее не заметили, и ей удалось спрятаться в каком-то сарае. Утром хозяин фермы пришел кормить коров и обнаружил ее. Сильно рискуя, крестьянин позволил Аннелизе уйти, не выдав ее коммунистам.

Услышав этот рассказ, я запретил ей дальнейшие походы на ту сторону Железного занавеса. Сегодня, когда я вспоминаю об опасности, которой тогда подвергалась моя жена, то не могу понять, как мог допустить подобное. Это свидетельствует о том, какими беспечными и неразумными мы были в те далекие годы.