Крыса-любовь - Мойя Сойер-Джонс

— А кто ж тогда Гордон? — спросила Джули. Я оглянулся на кровать, где лежал мой брат, святой единорог.

Джули судорожно втянула воздух. До нее начинало доходить.

— Боже! Какая низость.

Ну вот и все. Мне конец. Назад пути нет. Джули повернулась к Мишель:

— Я никогда не спала с вашим мужем. Это ошибка. Мне очень неловко и…

Мишель отмахнулась от нее и поманила констебля:

— По-моему, очень подозрительно, что мой деверь знает этих людей. Вам не кажется…

— Миссис Стори, я же просил…

— Вам не приходит в голову, что он сводник? Сутенер при собственном брате? — Мишель подлетела к Деборе: — Сколько он с вас взял?

— Мадам, нет никаких доказательств… — начал констебль.

— Ой, вот только этого не надо! До чего жалкие увертки. Лучше занимайтесь своим делом!

— Констебль именно это и пытается сделать, Мишель, — сказал Тони.

— Да пошел ты, папа, знаешь куда!

— Мишель!!! — не выдержала даже Сандра.

— Мам, от этих болванов нет никакого толку. Никакого!

— Ну все, миссис Стори. Прошу вас покинуть помещение.

Второй полицейский взял ее за плечи и потянул к двери. Не тут-то было.

— Я плачу за это помещение! — заорала Мишель. — Уж тут я могу говорить что хочу и когда хочу! Это я вас сюда вызвала и не потерплю…

— МИШЕЛЬ! ЗАТКНИСЬ И ВЫМЕТАЙСЯ!

Голос прорезал комнату, как молния прорезала бы арбуз.

— Как вы смеете так со мной разговаривать? — рявкнула Мишель на констебля Бейли.

У полицейского глаза полезли из орбит. Он уставился мимо Мишель на всех нас, остальных.

— Я ничего не говорил. Это не я!

— ПРЕКРАТИ ИСТЕРИКУ МИШЕЛЬ!

Все головы разом повернулись в сторону кровати. Гордон лежал с открытыми глазами; его стояк опал.

— Кажется, очнулся… — шепнула сестра Крисси и обхватила его запястье длинными пальцами.

Гордон приподнялся на локте. Его волосы падали на плечи и на… больничную пижаму? Мишель рванулась было к нему, но невропатологи, терапевт и заведующий больницей уже захватили места в первом ряду.

— Не мешай врачам работать, Мишель, — сказал Тони.

— Гордон! Это же я, Мишель! Смотри! Но Гордон не смотрел на Мишель. Он смотрел на сестру Крисси.

— Вот, значит, что за лицо у этого голоса, — сказал он, когда Крисси положила прохладную ладонь ему на лоб.

— Гордон!

Мишель требовала внимания. Ей явно не понравилось, что Гордон держал обеими руками руку Крисси и покрывал ее поцелуями. (Надо сказать, мы все тоже слегка обалдели.)

— Гордон, перестань сейчас же, — зудела законная супруга.

В интересах Гордона и его здоровья Мишель выпроводили из палаты. В коридоре она сцепилась с паломниками — итальянцами, испанцами, французами, русским, японской парочкой, среднеевропейским мальчиком на костылях и старушкой в инвалидном кресле. Мишель дралась за местечко у стеклянной двери. Она как раз успела отпихнуть ребенка с костылями, когда сестра Крисси склонилась к Гордону и прижалась губами к его губам. Мишель успела увидеть, как Гордон закрыл глаза и снова впал в забытье — блаженное забытье сердца. Потому что он тоже целовал Крисси… целовал и целовал…

Паломники рухнули на колени. В полной тишине. Они-то поняли, что узрели чудо.

Ладно. Я раздолбай недоделанный. Согласен.

Через пару часов после того, как брат на моих глазах вышел из комы, я пришел к себе в мастерскую. Луна убывала. Настала пора считать цыплят.

Мои цыплята свисали с потолка и гадили на пол. Куры враскорячку сидели на рабочих скамьях — глаза дикие, ноги трясутся, — набитые так и не снесенными яйцами. Раздутые от запора цыплята влетали в большие окна мастерской и садились мне на руки и на голову. И на сердце у меня тоже квохтали куры с раздутым брюхом, и в них тоже сплошным столбиком, от клюва до зада, громоздились так и не снесенные яйца.

В тот момент я был еще и пьяным раздолбаем. И одиноким, если уж говорить всю правду. Брат воскрес и целуется, а я? Я сидел высоко на стропилах, над скамьями. Одной рукой держался, а второй выписывал в воздухе широкие бешеные круги — пытался рассадить раздутых квохчущих цыплят и устроить из них экспозицию «Я и моя жизнь». В кои-то веки мне с лихвой хватало материала. Я знал, что моя выставка не придется по нраву широкой публике. Зато критики точно будут в восторге: «Браво! Прекрасная метафора бесплодия и упущенных возможностей!»

— Господи, что за вонь?

Я так и видел, как Марлен брезгливо потирает пальцы, словно заранее избавляясь от всякой гадости, которая могла к ним прилипнуть, пока она поднималась (без приглашения) ко мне в мастерскую. Марлен была вся в белом: узкие белые джинсы, короткий белый топик, ногти на загорелых руках и ногах выкрашены белым лаком.

— Похоже, куриное дерьмо, — установил Даррен Половой Гигант. — У меня как-то были акции птицефабрики. Жуткий вонизм! Хуже, чем в свинарнике.

— Привет, Марлен.

Ее визг очень громко отдался в пустом помещении и сбил меня с насеста. Я рухнул на ту самую скамью, где валялся в начале этой (последней) главы, дорогой читатель, — помятый и маясь тошнотой.

— Арт? Господи, от тебя так несет перегаром, что хоть закусывай. — Марлен брезгливо сморщила нос.

— Я тоже рад тебя видеть, солнышко. Марлен пришла сама и привела муженька — в расчете, что меня тут нет. Она удивилась, когда обнаружила меня дома. Но не смутилась. Для Марлен смущение — признак слабости.

— Я пришла показать Даррену, как продвигается мой заказ, — сказала она и щелкнула выключателем. — Пусть посмотрит на него в процессе.

— Ни в коем случае. Топайте отсюда.

— Ну, Арт, мы ведь уже тут. Дай глянуть-то! — Марлен никогда не сдается. — Это она?

Марлен подошла к собственной фигуре. Та стояла на соседней скамье, прикрытая накидкой. Я прикрыл ее, чтобы не лезла на глаза. Марлен отбросила ткань.

— Она больше, чем ты хотел сначала, да?

— Предмет потребовал величины. — Я все еще валялся на скамье.

— Слышишь, Даррен? — Марлен была польщена. — Арт говорит, что я заслуживаю большего.

На самом деле мне никак не давалось лицо, поэтому пришлось отказаться от миниатюры, которая требует проработки всех деталей. Вот так я и обратился к крупным формам.

— Ух ты! Марлен, это просто отпад! Боже, что за ножки, только посмотри! Ты чудо.

Даррен Половой Гигант подошел и встал рядом со мной, на свету. Он лопался от гордости.

— Снимаю шляпу, Артур. Это будет прекрасная вещь. Особенно когда вы закончите голову. Марлен, как есть живая Марлен!