Зазеркалье Нашей Реальности - Медина Мирай

Каспар вытащил из внутреннего кармана пальто таблетку в блистере и протянул ее ошарашенной кровавым зрелищем Пит.

– Глотай.

– Ч-что это?

– Глотай, или мне придется вырубить тебя грубой физической силой, – объяснил он как ни в чем не бывало.

Подрагивающими пальцами она вскрыла блистер и проглотила таблетку.

– Возьми телефон и позвони в скорую.

Пит сделала так, как он велел. К концу звонка из-за ускользающего сознания ей пришлось опереться о стену. Медленно она осела на пол и, закрыв глаза, крепко уснула.

Крики прерывались кашлем из-за осипшего горла. Каспар схватил сумку с украшениями и направился к выходу из ангара.

– Медики скоро приедут. Тебе недолго осталось мучиться. И кстати, – он обернулся, – я блефовал. Я вытащил чипы еще давно.

* * *

Сейчас, лежа на койке, Каспар ненавидел каждый день своей преступной жизни. Он презирал того мерзавца в черном пальто: самоуверенного, тщеславного и себялюбивого. Все сходило ему с рук. Напарницы шутили, что за такую удачу он продал душу, но сам он считал себя любимчиком судьбы. Его не волновала простая человеческая жизнь. Университет? Работа? К чему это, когда он был сам себе и учитель, и работодатель?

Со временем, минуя чувство удовольствия от роскоши и богатства, к Каспару прокрался вопрос, навсегда изменивший его убеждения: ради чего он все это делал? Вопрос звучал все громче, стоило Каспару увидеть на улице счастливые пары, держащиеся за руки или слившиеся в поцелуе. Он не скрывал своего презрения, но сердце стонало от одиночества, на которое он сам себя обрек. Эмоции, что он испытывал с многочисленными временными подругами, не утоляли его непонятной жажды. Он трусил признаться самому себе в том, что нуждается в любви и понимании.

Жизнь подарила ему Грету и трех очаровательных дочек. Появление семьи образумило его, и он сам старался стереть воспоминания о своих преступлениях. Поздно, возможно, после смерти жены, он понял: это была не любовь. Понимание и уважение, но не любовь. Ее самой по себе было недостаточно, чтобы создать прочные узы, как и не было достаточно уважения и понимания. Золотая середина, он знал, недостижима для него. Найти ее – огромная удача, которая, как оказалось, не отвернулась от него и на сей раз, просто припозднилась и обратилась в итоге в огромное несчастье: он полюбил Александра всей душой и любил его все больше, когда замечал свидетельства его взросления. С момента осознания этого находиться рядом с принцем стало невыносимо. Одинокая жизнь влюбленного в юношу вдовца стала сказываться на его постыдных фантазиях, допуская мысли, в которых он клялся убить себя. Однако не меньше трех раз в неделю нарушал собственную клятву. Он утешал себя, что фантазии и поступки слишком далеки друг от друга, но и это срабатывало редко. В моменты слабости он ругал себя, стоя в душе, притупляя похотливый позыв, и оживлял в памяти рассказы о мерзких растлителях малолетних, которых повидал достаточно. Он был готов на самоунижение, на то, чтобы приравнять себя к ним, лишь бы не развить это чувство, лишь бы заглушить и успокоиться. Уснуть. Хоть бы уснуть прямо сейчас.

* * *

Шестнадцатое июля. Полдень.

С невероятным трудом Робин сохраняла хладнокровие в присутствии королевы. Вот ей приходится склониться перед ней, как и Янмей – сдержанной, бесчувственной, но, казалось, глубоко печальной.

Бывало, окружающие принимали Робин за ее младшую сестру. Но Янмей, рожденная в Корее, была наполовину китаянкой. Люди приписывали ее хладнокровие тому, что она была «девочкой из пробирки». Что творилось в ее закрытой для всех жизни, сконцентрировавшейся на матери-одиночке, оставалось для всех секретом.

Как бы ни старалась, Робин не могла питать к ней неприязнь за участие в планах королевы. Она освободила ее от своей ненависти, как ребенка, допустившего оплошность. Или робота, выполняющего то, что ему велят.

– Сегодня заканчивается домашний арест Александра. – Делинда расхаживала у своего трона, пока телохранительницы отдавали ей честь, опустившись перед ней на одно колено и склонив головы. – А через четыре дня у него день рождения. Восемнадцатилетие – важный момент в жизни каждого. Устроим праздник на весь мир. Янмей, составь список гостей.

Порой Делинда забывала, что для выполнения таких заданий у нее хватает других людей. Покорность Янмей, уподоблявшая ее порой выдрессированному животному, была одной из немногих черт, что вызывали в королеве искреннюю признательность.

– Александр снова не принял еду?

– Не принял, Ваше Величество. – Робин изо всех сил сдерживала соблазн пошевелить начинающей затекать согнутой ногой. Она украдкой взглянула на Янмей. Та не шевелилась, даже не повела головой.

– Неужели за неделю совсем ничего не съел?

– Только фрукты и напитки. От остального отказывался.

– Обиделся, значит. Серьезно обиделся.

Делинда встала лицом к окнам, затем спустилась по ступенькам от трона вниз, сложила руки на груди и с задумчивым, но расслабленным видом поднесла указательный палец к губам. Робин восприняла приподнятое настроение королевы с подозрением. Увидеть ее искренне довольной и безмятежной было редким везением.

– Так, пойди к нему и сообщи, что сегодня вечером его выпустят. Отнеси ему побольше фруктов и напитков. А то он и так худой, не хватало, чтобы стал совсем кожа да кости. Еще скажут, что я заморила его голодом.

Робин так и поступила: водрузила на поднос чищеные апельсины, из-за которых страдала от аллергии, порезанный на дольки киви, бананы, персики, а рядом поставила тарелку с фруктовым сэндвичем – нарезку фруктов с «Нутеллой» между мягкими бельгийскими вафлями. Так она надеялась вернуть ему аппетит к продуктам более сытным и калорийным.

Девушка постучала в его дверь и услышала тихое:

– Войди.

Робин опустила ручку и открыла дверь ногой, зашла в комнату и поставила поднос на обеденный столик у окна. Александр не отрывался от чтения книги, сидя в кресле. Ноги он укрыл пледом. В таком положении его заставал всякий, кому было разрешено заходить в его комнату: Робин, сестра и горничная.

– Принесла вам поесть.

– Спасибо.

– Сегодня вечером вам можно будет покинуть комнату.

Он закрыл книгу и отложил ее на маленький стеклянный столик рядом.

– И какой же в этом смысл?

– У вас скоро день рождения. Королева хочет устроить роскошный праздник. Вы знаете, в этом она хороша.

– Сначала отравила, а теперь праздник? – Александр повернулся к Робин с непонятным ей осуждением. – Или это все-таки не она? Я не понимаю. За неделю домашнего ареста я понял, что не могу определиться не только со своей жизнью, но даже с элементарными вещами. Книга, которую я только что закрыл. Хорошая она или плохая? Верного ответа нет. Одни назовут ее шедевром, другие – мусором. А что же скажу я? Ничего, потому что конкретный ответ для меня слишком скуп, а точного не существует. Каспар. Он убийца или герой? Все относительно, даже поступки Делинды. Я понял, что за всю жизнь не сделал ни одного конкретного, уверенного шага. Я делал все через силу, потому что так было нужно. Или потому что поджимало время. Я никогда не был в чем-то уверен. – Он качнул головой, глядя в пустоту. – Я так устал от этой неопределенности, Робин. Жизнь – это принятие решений каждый день, каждый час и минуту. Это и двигает события. А я даже не могу определить, нравится мне книга или нет. Как я могу решить, отравила меня сестра или едва знакомый друг? Да, он спас меня, но что, если это часть какого-то плана? А может, это бред? Кажется, я просто трус. Кажется, я просто боюсь ошибиться. Простое объяснение, но от этого легче не становится. Осознание не всегда часть исцеления. Часто за ним ничего нет. Часто осознание – это конец.