Фурцева - Леонид Млечин

— Вы не переоцениваете сейчас такую перспективу? — спросил я профессора Наумова. — Десятки лет держали страну в стальном корсете, и вдруг вы говорите, что они все могли восстать…

— Можно держать страну в страхе десять лет, двадцать, но не всегда. Сталин воспринимался как высшее существо, которое все предвидит, все знает. А когда на этом месте оказались другие лица, магия верховной власти развеялась. На новых руководителей смотрели без пиетета и думали: «Ха, так и я смогу». Исчез страх, сковывавший страну.

Бериевская амнистия была попыткой разрядить обстановку, снять напряжение. Освободили шантрапу, мелких уголовников, которые не знали, куда им деться, поэтому и прокатилась по стране волна грабежей и краж. А те, кто давно ждал свободы, остались в заключении, поэтому и начались восстания, в которых участвовали бывшие военнопленные, то есть люди, умеющие держать в руках оружие. Когда они увидели, что их обошли, это еще больше прибавило желания освободиться любой ценой…

Накануне открытия XX съезда, 13 февраля 1956 года, на пленуме ЦК еще старого созыва, когда обсуждался регламент съезда, Хрущев сообщил:

— Есть еще один вопрос, о котором нужно сказать. Президиум Центрального комитета после неоднократного обмена мнениями и изучения обстановки и материалов после смерти товарища Сталина считает необходимым поставить на закрытом заседании съезда, когда гостей никого не будет, доклад о культе личности. Почему, товарищи, мы решили поставить этот вопрос? Сейчас все видят, чувствуют и понимают, что мы не так ставим вопрос о культе личности, как он ставился в свое время, и мы хотим получить объяснение, чем это вызвано. Нужно, чтобы делегаты съезда все-таки больше узнали, чем сейчас сообщает печать. Иначе делегаты съезда будут чувствовать себя не совсем хозяевами в партии.

Так что секретный доклад вовсе не был спонтанным.

Пятого марта президиум ЦК принял постановление «Об ознакомлении с докладом тов. Хрущева Н. С. „О культе личности и его последствиях“»:

«1. Предложить обкомам, крайкомам и ЦК компартий союзных республик ознакомить с докладом Хрущева Н. С. „О культе личности и его последствиях“ на XX съезде КПСС всех коммунистов и комсомольцев, а также беспартийный актив рабочих, служащих и колхозников.

2. Доклад тов. Хрущева разослать партийным организациям с грифом „Не для печати“, сняв с брошюры гриф „Строго секретно“».

Рекомендации относительно того, как теперь быть со Сталиным, партийный аппарат выработать не успел. Для большинства высших чиновников речь Хрущева оказалась неожиданной. 28 марта 1956 года «Правда» поместила передовую статью под названием «Почему культ личности чужд духу марксизма-ленинизма?». Впервые в открытой печати критиковался Сталин. И только 2 июля 1956 года в газетах появилось постановление ЦК «О преодолении культа личности и его последствий».

Когда Хрущев готовился к XX съезду, ему на стол безостановочно клали документы о сталинских репрессиях. Там значились имена людей, сохранявших высокие посты. Никита Сергеевич как политик делал циничный выбор: тех, кто еще был нужен, оставлял, с остальными расставался. Эта двойственность сказывалась во всем. Люди, которых следовало посадить на скамью подсудимых, остались на руководящих постах. Могли они искренне бороться за преодоление преступного прошлого?

«Большой ошибкой Хрущева, — считал Николай Егорычев, — было то, что после прихода к руководству партией и страной он сохранил старые сталинские кадры, не заменил их сразу же более молодыми работниками, свободными от груза сталинщины, воспринимавшими мир по-новому».

Первого марта 1956 года Екатерина Алексеевна Фурцева впервые присутствовала на заседании президиума ЦК. Обсуждался вопрос о ликвидации союзных министерств и ведомств. Хрущев передавал полномочия на места и настаивал на том, чтобы освободившихся специалистов тоже отправляли из Москвы туда, где они больше нужны. Дал указание Фурцевой, чтобы она проследила: покидающие столицу должны сдать квартиры, чтобы не было соблазна вскоре вернуться в Москву…

Одно из первых поручений новому секретарю ЦК Фурцевой — разобраться в истории с самоубийством знаменитого писателя Александра Александровича Фадеева.

Фадеев всегда плохо спал, пригоршнями глотал снотворное, вставал поздно и с трудом. В ту ночь никак не мог уснуть, утром отказался от завтрака, сказал: пусть его позовут к обеду, а покуда он будет дремать. Наступило время обеда. Маленький сын Миша пошел звать отца и скатился вниз с ужасным криком:

— Папа застрелился!

Выстрела никто не слышал.

Это произошло 13 мая 1956 года.

Жена Фадеева — известная актриса МХАТа Ангелина Осиповна Степанова — находилась на гастролях в Югославии. На дачу в Переделкино примчались поэты Алексей Александрович Сурков и Евгений Аронович Долматовский.

«Фадеев, — вспоминал Долматовский, — лежал на широкой кровати, откинув руку, из которой только что — так казалось — выпал наган, вороненый и старый, наверное, сохранившийся от Гражданской войны. Белизна обнаженных плеч, бледность лица и седина — все как бы превращалось в мрамор».

Александр Фадеев был не только известнейшим писателем, — но и крупной политической фигурой. Разбираться в обстоятельствах его смерти прибыли начальник следственного управления КГБ генерал Михаил Петрович Маляров, его заместитель полковник Козырев и начальник первого отдела Четвертого управления КГБ Филипп Денисович Бобков, который всю жизнь занимался слежкой за интеллигенцией и со временем стал генералом армии и первым заместителем председателя Комитета госбезопасности.

Бобков заметил, что одежда Фадеева аккуратно разложена на стуле. По всему было видно, что он заранее все обдумал и приготовился к смерти. Фадеев оставил письмо. Его держали в тайне тридцать лет. Теперь оно рассекречено. Александр Александрович, подводя нерадостные итоги, горько жаловался на власть, искалечившую его жизнь. Он возмущался не только сталинскими временами, но и тем, что делалось уже при Хрущеве:

«Не вижу возможности дальше жить, так как искусство, которому я отдал жизнь свою, загублено самоуверенно-невежественным руководством партии и теперь уже не может быть поправлено.

Лучшие кадры литературы — в числе, которое даже не снилось царским сатрапам, физически истреблены или погибли благодаря преступному попустительству власть имущих; лучшие люди литературы умерли в преждевременном возрасте; все остальное, мало-мальски способное создавать истинные ценности, умерло, не достигнув сорока-пятидесяти лет. Литература — это святая святых — отдана на растерзание бюрократам и самым отсталым элементам народа, и с самых „высоких“ трибун — таких, как Московская конференция или XX партийный съезд, раздался новый лозунг: „Ату ее!“

Тот путь, которым собираются „исправить“ положение, вызывает возмущение: собрана группа невежд, за исключением немногих честных людей, находящихся в состоянии такой же затравленности и потому не могущих сказать правду, — и выводы, глубоко антиленинские, ибо исходят из бюрократических привычек, сопровождаются угрозой все той же „дубинки“.