Фурцева - Леонид Млечин

У Фадеева было гипнотическое обаяние. В него влюблялось большое количество женщин, что не удивительно — красивый, высокий, статный мужчина с седой головой. Его первой женой была писательница Валерия Герасимова. Они прожили семь лет, но, что называется, не сошлись характерами. В браке с актрисой МХАТа Ангелиной Степановой ему не хватало душевной теплоты. Мешал ее слишком сильный характер.

Весной 1942 года у него начался роман с поэтессой Маргаритой Алигер. Оба чувствовали себя одинокими и сошлись. Роман этот был скоротечным. Алигер родила от Фадеева дочь — Марию. Совсем молодой Мария покончила с собой.

Валерия Герасимова справедливо писала, что внешние обстоятельства не должны были привести его к самоубийству. Несмотря на опалу, у него оставались «литературная известность, дача, квартира, жена, любовница, охота, рыбалка…».

К роковому выстрелу привели другие причины.

Фадеев был человеком одиноким, закрытым для других. В последние месяцы перед смертью он не пил. У него развилась тяжелая депрессия. Первые проявления душевной болезни обнаружились у него довольно рано. Ему и тридцати не было, когда у него случилась, как он сам выразился, «неврастения в очень острой форме». В1945 году Фадеев уже подумывал о самоубийстве. Зашли к нему в комнату, а он пишет прощальную записку, и на столе лежит наган.

Самоубийство его дочери, похоже, лишь подтверждает генетический характер фадеевского недуга. Он был душевно больным человеком, нуждался в психиатрическом лечении. Но медицина того времени не могла оказать ему такой помощи. Лекарства, способные влиять на биохимические процессы в головном мозге, уже появились на Западе, но еще не дошли даже до лечебно-санитарного управления Кремля. В момент острой депрессии Фадеев лег на диван, обложился подушками и выстрелил прямо в сердце из револьвера системы «наган»…

Оглядываясь назад, можно сказать, что было что-то символическое: первое поручение Фурцевой — разобраться с самоубийством Фадеева. Может быть, она впервые столкнулась с этой ситуацией: волевой, твердый по характеру человек с большим политическим опытом не в силах справиться с навалившимися на него проблемами и решает уйти из жизни. Через пять лет Екатерина Алексеевна сама окажется в такой ситуации.

Корней Чуковский записал в дневнике: «13 мая. Воскресенье. Застрелился Фадеев. Мне очень жаль милого А. А. — в нем — под всеми наслоениями чувствовался русский самородок, большой человек, но боже, что это были за наслоения! Вся брехня Сталинской эпохи, все ее идиотские зверства, весь ее страшный бюрократизм, вся ее растленность и казенность находили в нем свое послушное орудие. Он — по существу добрый, человечный, любящий литературу „до слез умиления“, должен был вести весь литературный корабль самым гибельным и позорным путем — и пытался совместить человечность с гепеушничеством. Отсюда зигзаги его поведения, отсюда его замученная совесть в последние годы… Он совестливый, талантливый, чуткий — барахтался в жидкой зловонной грязи, заливая свою совесть вином».

Генетическая предрасположенность к той или иной болезни вовсе не означает ее неизбежности. В иных исторических обстоятельствах Фадеев мог бы прожить долгую и счастливую жизнь. Но все, чему он служил, оказалось фальшью. Когда Фадеев застрелился, Юрий Либединский с горечью заметил:

— Бедный Саша! Он всю жизнь простоял на часах, а выяснилось, что стоял на часах перед сортиром.

Тринадцатого апреля 1956 года Фурцеву включили в комиссию президиума ЦК, которая должна была разобраться в истории позорных политических процессов и установить, виновны ли на самом деле маршал Михаил Николаевич Тухачевский, глава правительства Алексей Иванович Рыков, «любимец партии» Николай Иванович Бухарин.

Все эти месяцы через Фурцеву потоком шли документы о фальсифицированных процессах, пытках заключенных, несправедливых приговорах. Началась реабилитация невинно осужденных — причем не только отдельных людей, но и целых народов.

Девятнадцатого апреля обсуждали вопрос о крупных недостатках в работе Министерства внутренних дел. За три месяца до этого хорошо известный Хрущеву заведующий отделом строительства ЦК партии (то есть не чекист) Николай Павлович Дудоров был назначен министром. На президиуме Фурцева предложила ликвидировать Бутырскую тюрьму. Это не сделано и по сей день… Фурцевой, Дудорову и Серову поручили «рассмотреть вопрос о паспортном режиме в Москве».

Десталинизация страны, даже самая робкая, рождала множество вопросов.

Посольство КНР в Москве обратилось в Министерство иностранных дел с просьбой разъяснить принятый в СССР порядок вывешивания портретов «вождей международного рабочего движения и руководителей КПСС и Советского правительства». Китайцев интересовало, какие портреты понесут по Красной площади демонстранты 1 мая.

Министр иностранных дел Молотов 2 апреля 1956 года переадресовал вопрос товарищам по президиуму ЦК. 13 апреля на президиуме решали, чьи портреты нести на первомайской демонстрации. 18 апреля информировали братские государства, что демонстранты понесут портреты Маркса, Ленина, членов президиума ЦК КПСС, а также руководителей коммунистических и рабочих партий социалистических стран.

На вопрос, который не задавался впрямую, но подразумевался, ответили так: «Участникам демонстраций предоставлена возможность нести портреты Сталина и других деятелей по своему усмотрению». Местным парторганизациям поручили решать самим. В Москве — Фурцевой.

Отменялись многие сталинские постановления. Но что делать со Сталиным — не знали. Шел бесконечный спор: с одной стороны, он совершил тяжкие преступления, с другой — под его руководством строили социализм, одержали победу в войне… Назвать покойного вождя преступником язык не поворачивался. Как быть членам президиума ЦК, которые десятилетиями работали с ним рука об руку? Они тоже в таком случае должны нести ответственность за массовые убийства.

«Бурное время наступило в МГУ и в ряде других вузов после XX съезда, — вспоминал Наиль Биккенин. — Острота обсуждения вопросов, поднятых на съезде, в университете не спадала года два. В актовом зале на двухтысячных собраниях выступали Е. Фурцева, Д. Шепилов, А. Микоян.

Дмитрий Трофимович Шепилов был самым ярким оратором из всех, кого я слышал в те годы в актовом зале. Это была живая речь живого человека. Интеллектом, образованностью, культурой мышления Шепилов выделялся из своего окружения, что его и погубило. Он не нес невнятицу, не бубнил по бумажке текст, а действительно выступал перед аудиторией, аудиторией чуткой, требовательной и трудной для любого оратора…»

После XX съезда в феврале 1956 года Дмитрий Шепилов выступал на партийном собрании Академии общественных наук. Он беспощадно критиковал Сталина. Но собранию не понравилось, что Дмитрий Трофимович обошел вопрос об ответственности других членов партийного руководства, сохранивших свои посты. Об этом откровенно заявили преподаватели академии. Особенно резко выступал будущий академик Бонифатий Михайлович Кедров, сын расстрелянного Сталиным активного участника Октябрьской революции. Кедров требовал привлечь к ответственности соратников Сталина, которые вместе с ним погубили столько невинных людей. Зал очень живо реагировал на эти выступления. Шепилову с трудом удалось погасить бушевавшие в академии страсти.