Неукротимый, как море - Уилбур Смит

Питер встал из-за стола; живые эмоции на лице сменила маска стоической покорности.

Мальчик устроился на заднем сиденье отцовского «Мерседеса-450», и вся троица добралась до Лондона в атмосфере веселья и душевной близости, как старые добрые друзья.

Уже почти стемнело, когда Ник свернул на мощеный съезд в сторону Линвуда. Он бросил взгляд на свой «Ролекс»:

— Похоже, успеваем…

Дорога взбегала на холм, минуя ухоженные шпалеры, и после нескольких мягких поворотов глазам открылся трехэтажный особняк эпохи короля Георга, залитый огнями многочисленных, ярко освещенных окон.

Всякий раз, попадая сюда, Ник испытывал чувство странной опустошенности. Некогда он считал этот дом своим: каждая комната, каждый акр прилегающей территории несли в себе частичку воспоминаний, так что сейчас, когда он припарковал машину у портика с белыми колоннами, все пережитое нахлынуло вновь.

— Пап, я закончил модель «Спитфайера», которую ты прислал мне на Рождество. — Мальчик отчаянно цеплялся за каждую оставшуюся секунду. — Может зайдешь, посмотришь?

— Понимаешь, у меня… — начал было Николас.

Сын тут же выпалил:

— Это ничего, дядя Дункан еще не приехал. Он по пятницам всегда возвращается поздно, да и в гараже нет его «роллс-ройса»… — И тоном, который оцарапал Нику сердце, сын добавил: — Ну пожалуйста… Я ведь тебя не увижу до самой Пасхи.

— Иди, Николас, — твердо высказалась Саманта. — Я подожду.

Питер повернулся к ней:

— Вы тоже, Саманта, пожалуйста, пойдемте вместе…

Девушка подчинилась: ее словно заразило роковое любопытство, желание увидеть, узнать больше о прошлой жизни любимого. Она понимала, что Ник намерен упорно сопротивляться, а посему поторопилась выскользнуть из дверцы, поставив его перед свершившимся фактом.

— Хорошо, Питер.

Ник поднимался вслед за ними по широким ступеням к двустворчатой дубовой двери, как если бы его тащила приливная волна неподвластных ему событий. Это ощущение никогда не вызывало у него восторга.

Оказавшись в холле, Саманта быстро огляделась, чувствуя, что стоит на грани благоговейного трепета. Величественный — другое слово к этому дому вряд ли подберешь. Лестница из белого мрамора с мраморной же балюстрадой вздымалась на все три этажа. Стеклянные распашные двери по обеим сторонам холла вели в длинные приемные залы. Впрочем, девушке не удалось повнимательнее рассмотреть обстановку, потому что Питер ухватил ее за руку и сразу потащил на лестницу, к своей комнате, в то время как Ник следовал за ними куда более степенным шагом.

«Спитфайер» занимал почетное место на полке в изголовье кровати Питера. Мальчик гордо достал модель, и они принялись ее разглядывать, время от времени издавая подобающие случаю возгласы восхищения. Парнишка откликался на похвалу, как цветок на солнечные лучи.

Когда они наконец стали спускаться по лестнице, печаль и сдержанность, которые предшествуют расставанию, испытывал каждый — и тут их остановил голос, донесшийся из гостиной слева от холла:

— Питер, мой мальчик.

В дверях стояла женщина, чья красота превосходила фотографию, которую в свое время видела Саманта.

Питер послушно приблизился к ней.

— Добрый вечер, мама.

Женщина склонилась над сыном, взяла его лицо в ладони и нежно поцеловала, затем выпрямилась, потянув мальчика за руку так, чтобы он встал сбоку: едва уловимое, но непреклонное обозначение границ.

— Николас! — Она чуть склонила голову набок. — Ты выглядишь чудесно… Смуглый, подтянутый…

Шантель Александер была лишь на несколько дюймов повыше сына, однако будто заполняла весь громадный дом своим присутствием: так одна-единственная райская птичка способна осветить сумрачное нутро джунглей. Мягкие и сияющие черные волосы, смуглая кожа и громадные, темные, как терновые ягоды, глаза свидетельствовали о наследии, оставленном персидской красавицей, на которой Артур Кристи женился ради ее денег, а потом полюбил с такой страстью, что она скорее походила на одержимость.

Женщина была воплощением элегантности. Крошечные узкие ступни едва выглядывали из-под полы длинной юбки темно-зеленого шелка, а изящность ладони, в которой лежала рука Питера, оттенялась мерцающей каплей изумруда размером со зрелый желудь.

Она повернула голову на длинной грациозной шее и посмотрела на Саманту слегка раскосыми глазами современной Нефертити.

Пару мгновений женщины изучали друг друга. Саманта вскинула подбородок и решительно заглянула в глубокие, темные, влажные, как у серны, глаза, которые, казалось, хранили в себе все интриги и тайны Востока. Друг друга они поняли мгновенно — будто вспышка интуиции, нечто вроде электрического разряда. Шантель улыбнулась — и произошло нечто и вовсе невероятное: она стала еще прекраснее.

— Позволь мне представить доктора Сильвер… — начал было Ник, однако Питер уже дергал мать за руку.

— Я хотел показать Саманте мой самолет. Она морской биолог и еще профессор в университете Майами.

— Пока нет, Питер, — поправила мальчика Саманта, — но дай только срок…

— Добрый вечер, доктор Сильвер. Похоже, вы умеете покорять и завоевывать. — Это вполне двусмысленное замечание Шантель оставила без пояснений и повернулась к Нику: — Я ждала тебя, Николас, и очень рада возможности переговорить. — Она вновь бросила взгляд на Саманту. — Надеюсь, доктор Сильвер, вы извините нас на пару минут. Дело не терпит отлагательств. Питер вас с удовольствием займет. Коль скоро вы морской биолог, то, полагаю, морские свинки будут вам особенно интересны.

Приказ был отдан столь ясно и в то же время так ненавязчиво, что не возникало ни малейших сомнений в способности этой леди контролировать любые ситуации. Питер подошел к Саманте и потянул ее за собой.

В поместье Линвуд существовала традиция все серьезные разговоры проводить в кабинете хозяина. Шантель вошла первой и сразу направилась к стеллажу, уставленный книгами фасад которого служил дверцей потайного винного погребка, после чего занялась смешиванием напитка для Николаса. Ему захотелось остановить Шантель: слишком много болезненных воспоминаний пробудил в памяти ритуал давно минувших дней. Однако Ник промолчал. Шантель грациозными движениями налила точно выверенное количество «Шивас ройял салют» в хрустальный бокал, добавила содовой воды и одинокий кубик льда.

— Какая хорошенькая девочка, Николас. Совсем еще молоденькая. Ребенок.

Он ничего не сказал. На резном столе эпохи Людовика XVI стояла фотография в серебряной рамке: Дункан Александер и Шантель. Ник подошел к камину и повернулся спиной к огню, как проделывал это тысячи раз на протяжении тысяч вечеров.

Шантель подошла к нему с бокалом, встала поближе и, подняв лицо, взглянула в глаза. Аромат ее духов задел ностальгическую нервную струнку. В первый раз он купил ей «Калеш» весенним утром в Париже… Усилием воли он отогнал воспоминание.