Шел старый еврей по Новому Арбату - Феликс Кандель

Прямо от двери перелетел на диван, напрудил пруды посреди подушек: глядит – не мигает‚ поганец!

А Главный:

– Это у него обычай такой. При знакомстве. У первого хозяина перенял. Его первым хозяином знаешь, кто был?

Тут Кот перескочил на кресло, сел‚ ногу закинул на ногу, телевизор включил.

– Теперь тихо‚ – велит Главный. – Теперь ему не мешайте, он глядеть станет. Программу новостей. А что не так – билет положишь на стол. Со всеми членскими взносами.

И – за дверь. И – на курорт.

– Ладно‚ – говорю жене. – Месяц потерпим. Билет дороже.

Вот вечер подходит, захожу в спальню, а он лежит, гнида, на моей постели‚ одеялом прикрылся, хвост на пол свесил.

– Пшел прочь‚ мразь шелудивая!

Встает с кровати, подходит к телефону‚ набирает номер и трубку мне подает. А из трубки Главный‚ уже с курорта:

– Справляешься?

– Справляюсь.

– Выдюжишь?

– Выдюжу.

– Смотри у меня! Этот Кот – всем котам Кот. Награжден именным оружием. Зачислен навечно в списки ветеринарной академии. Чуть что – билет на стол.

И трубку повесил.

А кот смотрит с постели, не моргает, будто к сонной артерии примеривается.

– Ладно‚ – говорю. – Черт с тобой.

И лег с женой на полу.

Через неделю дом не узнать.

Всё ободрано, загажено‚ процарапано.

Ест за столом. Спит в кровати. Пузырит в холодильник. И не ударишь. Не выкинешь. Не спустишь с лестницы. Чуть что‚ берет трубку, набирает номер – билет сам из кармана выпрыгивает.

– Ну, как‚ – спрашивает Главный. – Сдружились?

– Сдружились.

– Уживаетесь?

– Уживаемся.

– Смотри у меня! Высоко сижу‚ далеко гляжу.

Еще через неделю не выдержал, бегу к секретарше Главного‚ тащу ей конфеты:

– Милая! Усыпить его нельзя?

– Нельзя‚ – шепчет. – Пробовали – не усыпляется.

– Кто пробовал?

– Кто‚ кто... Все пробовали. Не ты один – страдалец. И до тебя жили.

– Красавица! – кричу. – От вони задыхаемся! Помыть-то его хоть можно? Как там насчет этого?

– Насчет этого‚ – говорит‚ – никак. Запрещено законом.

– Ну, по-ооо-чему?!

– По кочану. Это не простой кот. Музейный. След на нем. Его основоположник ногой пхнул сто лет назад.

– Что же теперь делать‚ милая?..

– Что делать? Ничего не делать. Хочешь жить – привыкай к вони".

6

А правитель города, Неотвратимая Отрада Вселенной, обремененный владениями, покончил к тому часу с неотложными заботами и возжелал основать династию.

Дабы его потомки стали венценосными монархами с порядковым номером, как в лучших королевских домах.

– Позовите ко мне наследника престола, Лукреция Первого.

Наследник немедля явился, воскликнул с порога:

– Папа, папа, папочка! Я ухожу в народ.

– Сын мой, – удивился отец. – Ты уже пришел. Ибо народ – это я.

– Нет, нет, нет, папочка! У меня угрызения. Чувствую свою вину, желаю ее искупить, а оттого ухожу в народ. Неумолимо и бесповоротно.

Созвал правитель референтов, и сказали они так:

– Возможны два пути. Идти в народ самому или пригнать народ к себе.

– Молодцы! – воскликнул правитель. – Проходит второй вариант.

Наследник вышел из дворца, а народ уже тут как тут. С плакатами-транспарантами "Что вашему пригожеству до нашего убожества?"

– Здравствуй, народ! – сказал он.

– Здравствуй, батюшка! – ответил дружно и выдавил слезу умиления в ожидании милостей

Лукреций Первый вернулся во дворец, излечившись от угрызений, часто затем повторял:

– Когда я ходил в народ… Окунался в самую гущу… Познавал затаенные его чаяния…

А ему поддакивали.

"Если не в состоянии придумать ничего умного,

дождись, пока другие наделают глупостей".

Публий Корнелий Тацит, римский историк.

Первый-второй век новой эры

1

Штрудель сидел в песочнице и лепил куличики. Для отвода глаз.

На голове панамка.

В руке совочек.

Заполнял ведерко песком, утрамбовывал старательно, переворачивал бережно, чтобы не выпало, постукивал совочком по дну ведерка, приподнимал с опаской: куличики вставали рядком, плотненькие, крепенькие, солдатиками в строю – ему на радость, петуху на огорчение.

Кавалер ордена Золотого Гребешка сидел рядом, тоже лепил, однако солдатики у него получались безобразные и тут же рушились.

– Нефролепис – птерис… – призывал к послушанию, но заклятие на них не распространялось.

– Не умеешь, не берись, – дразнил его Штрудель, и петух щелкал клювом от зависти.

Пробежали дружной рысцой Двурядкин с Трехрядкиным, взывали на ходу:

– Ответственное задание…

– Всем и каждому...

– Рукава засучены?..

– Засучены, – с ленцой отвечали из ближних и дальних строений. – Давно засучены. Рассучить нельзя ли?

– Ни в коем случае! Двери не запирать. Телефоны не занимать. Мозги не засорять. Как поступит указание, чтобы сразу!..

Убежали вскачь. За дальнейшими указаниями.

Строился возле песочницы народ.

Вышагивал перед шеренгой полководец-флотоводец, выкрикивал зычно:

– С песнями! На прорыв! И шагом! И марш!

Зашлепали теплыми ботинками с мягкими стельками. Запечалились вразнобой:

– Матушка-голубушка… Что во поле чистом?..

– Отставить! – гаркнул полководец. – Давно сортир не мыли? И – ать! И – два!

Пристукнули дружно стариковской обувью, заголосили лихо:

Ты не топай ногой –

Я не лягу с тобой…

Ушагали за поворот.

– Куда теперь? – спросил Штрудель. – Не пора ли назад, за угол?

Петух возразил на это:

– Не торопи судьбу, друг мой, не потеряй то, чего не приобрел. Еще усядешься у городских ворот Штруделиополя, пойдут к тебе за советом-утешением.