Безымянные культы. Мифы Ктулху и другие истории ужаса - Роберт Говард

Впрочем, если кому-нибудь доведется прочесть эти строки, пусть он не сочтет мое описание Черного Побережья хотя бы отчасти верным. Ни зрение, ни иные чувства не способны воспринять мрачную суть острова; не проникнут в нее и мысли, ею же и вызванные. Понимание таких вещей приходит исподволь, когда ты вовсе не думаешь о них. Что-то слегка будоражит сознание, будто коготки царапают самый дальний краешек бездействующего разума.

Но эта истина открылась мне позже. А тогда я брел точно во сне, меня и впрямь заворожила монотонная чернота созданной природой твердыни. Временами я встряхивался, промаргивался, оглядывался на океан, силился сбросить морок. Даже на водах, казалось, лежала тень великой стены.

Чем дальше я уходил, тем более грозно выглядели утесы. Логика убеждала, что они не обрушатся на мою голову, но некий инстинкт, таящийся где-то в недрах мозга, твердил иное.

И вдруг на глаза попались выброшенные океаном на берег обломки досок. Впору было кричать от радости: это же по крайней мере напоминание о том, что человечество существует, что есть целый мир вдали от черных угрюмых скал, нежданно-негаданно заполонивших вселенную!

На одной деревяшке я обнаружил длинный кусок железа и оторвал его. Для человека обычного сложения – слишком увесистая дубинка, но меня Бог не обидел ростом и силой.

В ту минуту я решил, что пора поворачивать назад: Глория уже давно скрылась из виду. Торопливо возвращаясь, я заметил на песке следы и преизрядно удивился. Отпечатки формой похожи на те, что оставляет краб-паук, но где вы видели краба величиной с лошадь, а то и побольше?

Наконец я добрался до того места, где оставил Глорию. Добрался – и увидел лишь голый пляж.

А ведь я не слышал ни зова, ни испуганного возгласа. Как раньше, так и сейчас меня окружала глухая тишина. Я стоял возле камня, на котором недавно сидела Глория, и в панике озирал береговые пески. Вот глаз зацепился за нечто маленькое и белое; я подбежал и упал на колени. Женская рука, отсеченная по запястье! И кольцо, которое при помолвке я сам надел любимой на безымянный палец!

Тотчас мое сердце превратилось в сухой мертвый комок, а небо – в черный океан, поглотивший солнце.

Не знаю, как долго я просидел в оцепенении, точно раненый зверь, возле жалкого фрагмента человеческого тела. Время будто умерло – но в свои последние минуты успело родить вечность. Для разбитого, опустевшего сердца часы, дни, годы – ничто. И при том каждый миг бытия – невыносимая пытка.

Наконец я встал и побрел к воде, прижимая к груди руку Глории. Солнце успело спрятаться за горизонтом, луна и яркие белые звезды из космических далей смотрели на меня насмешливо и презрительно.

Снова и снова я прикасался губами к холодному обрубку. А потом опустил в океанскую волну, чтобы та унесла узкую женскую кисть далеко-далеко, в чистые глубокие воды. Будь же милостив, Господь, и упокой светлую душу моей невесты в Твоих вековечных морях, которым ведомы все горести и беды рода людского.

Волны набегали на берег с печальным шорохом, словно океан оплакивал мою потерю. А сам я не смог пролить ни слезинки. Но дал клятву Всевышнему, что пролью кровь – реки крови!

Точно пьяница или лунатик, я ковылял по песку; девственная белизна пляжа казалась жестокой насмешкой над моим горем. Я шагал, и бредил, и оглашал воплями берег. Громадная черная гора холодно и неприязненно взирала на муравьишку, жалко пищащего у ее подножия. И как будто прошли бессчетные века, прежде чем я рухнул в изнеможении и лишился чувств.

Солнце уже стояло высоко, когда ко мне вернулось сознание. Оказывается, на пляже я теперь не один!

Я уселся на песке. Со всех сторон меня окружали крайне необычного и жуткого облика существа. Если вам удастся вообразить краба-паука покрупнее лошади, то это уже будет не краб-паук, верно? Это будет чудовище. Не только из-за разницы в размерах. Помимо нее, хватало и других отличий между крабом и обитателем Черного Побережья – скажем, как между атлетически сложенным европейцем и африканским карликом-бушменом. Те «крабы», что окружали меня, были куда крупнее любого белого человека.

Они молча наблюдали за мной. Я тоже пребывал в неподвижности, не зная, чего ждать от них – и постепенно холодея от страха. Нет, это не был страх перед свирепой расправой. Я понимал, что «крабы» способны в мгновение ока растерзать меня, но совсем по другой причине душа ушла в пятки.

В буравивших меня очах светился разум – вот отчего леденела моя кровь. И этот разум был несравнимо сильнее моего. Паче того, он имел совершенно иную природу. Такое трудно осознать и еще труднее объяснить. Просто поверьте на слово: я смотрел в глаза чудовищ и понимал, что за этими глазами в черепе скрывается могущественный мозг, и трудится он в других, высших сферах, в измерениях, недоступных нам, людям.

И не было в этом взоре дружелюбия или симпатии, сочувствия или понимания. Не было даже страха или ненависти. Клянусь, это нестерпимая пытка, когда вас вот так разглядывают! Даже в глазах убийцы, за миг до своей гибели, вы прочтете понимание и признание родства, при условии, что убийца – человек. Эти же демоны рассматривали меня, как ученые – червя, которого собираются расплющить на предметном стекле микроскопа. Они не понимают людей, их мозг просто-напросто не способен распознавать и измерять наши мысли, печали, радости и устремления. Точно так же и мы не можем проникнуть в думы и эмоции «крабов». Мы абсолютно непохожие существа! И никакие войны между человеческими племенами и народами не сравнятся по жестокости с бесконечной войной между разными биологическими видами. Считается, что все живое на свете произошло из одного источника. Но я более не способен в это верить.

Итак, твари, что не сводили с меня холодного взора, обладали разумом, но тщетны были мои попытки этот разум понять. Во многих отношениях он превосходил человеческий интеллект, однако эволюция краболюдей шла по отличным от наших путям. Пожалуй, это и все, что я могу сказать о жителях Черного Побережья. Их логика остается для меня тайной за семью печатями, большинство их действий выглядит бессмысленными. Но все же я догадываюсь, что этими действиями руководит ясный, хоть и нисколько не похожий на человеческий, ум, возникший на уровне развития столь высоком, что неизвестно, поднимется ли туда однажды род людской.

Так вот, я сидел на песке, и в моей голове рождались все эти мысли. С неистовой силой на меня обрушивались создаваемые чуждым мозгом волны. Наконец я не выдержал натиска и вскочил на ноги: такой же дикий подсознательный страх охватывает зверя при первой встрече с людьми. Я сознавал, что окружен существами, во многом меня превосходящими. И пусть они омерзительны, пусть я ненавижу их до дрожи – немыслимо бросить вызов столь опасным врагам.

Мы не имеем обычая раскаиваться, случайно наступив на жука или червяка. Сварить суп из курицы – тоже невеликий грех. Другое дело – поднять руку на человека, за это на Страшном Суде по головке не погладят. Точно так же и лев не пожрет сородича, а благородно отобедает буйволом или туземцем. Повторюсь, природа наиболее жестока, когда стравливает разные биологические виды.