Мельница на Флоссе - Джордж Элиот

Размышляя таким образом, он перешел каменный мост через Флос и входил уже в Сент-Оггс. «Со временем (думал он) я куплю отцовскую мельницу, и когда разбогатею, опять поселюсь здесь, переделаю и обновлю дом и заживу в нем гораздо лучше, нежели на каком-нибудь новом месте; буду держать собак, лошадей сколько вздумается…»

Он шел вдоль улицы твердым и скорым шагом, как вдруг мечтание его были прерваны встретившимся и незамеченным им человеком, который грубым и фамильярным голосом – спросил у него:

– Ну, что, братец Том, как здоровье твоего отца сегодня утром?

Это был оггский мещанин, один из постоянных покупателей его отца.

Том в ту минуту был не в духе разговаривать, однако же он – отвечал учтиво:

– Он все еще очень нездоров, благодарю вас.

– Да, грустный случай для тебя, молодой человек, не правда ли? дело-то решено против него, – сказал мещанин, желая сказать, что-нибудь ласковое и утешительное.

Том покраснел и пошел дальше. Ему казался ударом кулака всякий, даже самый учтивый и деликатный намек на его положение.

– Это Теливера сын, – сказал мещанин стоявшему у соседней двери лавочнику, указывая на Тома.

– А! – сказал лавочник: – я, кажется, узнал бы его по его чертам. Они весь в мать: она была Додсон. Он собой молодец. Чему он учился?

– О, ворочать нос от покупателей своего отца, и франтить, ничему другому, я полагаю.

Том очнулся от своих воздушных замков в будущем и быстро перешел к грустной и унизительной действительности настоящего; он прибавил шагу по направлению конторы Гест и Кo, где он надеялся увидеть дядю Дина. Но этот день мистер Дин проводил всегда в банке, и приказчик – сказал ему с некоторым презрением к его незнанию: «Мистера Дина нельзя видеть в Рикер-Стрите по вторникам поутру».

В банке Том, как только о нем доложили, был введен в комнату, где дядя его занимался. Мистер Дин поверял счеты; но когда Том вошел, он взглянул на него и, протягивая ему руку, сказал: – Ну, что, Том, что, дома нет ничего нового, я надеюсь? Каков отец?

– Все так же, благодарю вас, дядюшка, – отвечал Том, смешавшись немного. – Но я бы желал с вами поговорить, когда вам будет свободно.

– Садись, садись, сказал! мистер Дин, углубляясь в свои счеты, от которых, вместе с помогавшим ему конторщиком, он не свел глаз на добрые полчаса, так что бедный Том уже начинал думать, что ему придется просидеть таким образом до закрытия банка. Казалось, шансов было весьма мало, чтоб эти прилежные деловые люди окончили свою тихую монотонную работу. «Не даст ли ему дядя место в банке? Это бы была весьмаскучная и прозаическая работа, думал он, век свой писать под мерные удары часового маятника». Он бы предпочел другой способ обогащение. Наконец произошла перемена в работе его дяди: он взял перо и написал что-то, расчеркнувшись под конец.

– Вы теперь отправитесь в Тори, мистер Спенс, не угодно ли вам? – сказал мистер Дин, и удары маятника вдруг показались Тому менее слышны и ясны.

– Ну, Том, – сказал мистер Дин, когда они остались одни, повертываясь немного в кресле и вынимая табакерку: – что тебе нужно, мой друг? что тебе нужно?

Мистер Дин, который слышал уже от жены о том, что случилось накануне, подумал, что Том пришел просить у него помощи, чтоб отклонить распродажу.

– Надеюсь, вы извините, что я вас беспокою, дядюшка, – сказал Том, краснее, говоря тоном, хотя немного дрожащим, однако с некоторою гордою независимостью. – Но я думал, что вы лучше всех можете мне посоветовать, что предпринять.

– А? – сказал мистер Дин, выдерживая щепотку табаку и глядя на Тома с возраставшим вниманием: – послушаем.

– Я бы желал иметь место, дядюшка, чтоб вырабатывать деньги, – сказал Том, который шел прямо к делу и никогда не избирал окольных путей.

– Место? повторил мистер Дин и поднес щепотку табаку с одинаковой верностью к обеим ноздрям. Томя, подумал, что нюхать табак самая – раздражительная привычка.

– Что ж, посмотрим. Сколько тебе лет? – сказал мистер Дин, опускаясь на спинку кресла.

– Шестнадцать… то есть мне семнадцатый идет, – сказал Том, надеясь, что дядя заметит его бороду.

– Постой!.. твой отец, если я не ошибаюсь, хотел из тебя сделать инженера, я думаю?

– Да; но я думаю, там я нескоро выработаю денег – как вы думаете?

– Это правда; но в шестнадцать лет нигде много денег не заработаешь, мой друг. Впрочем, ты довольно долго был в школе: я полагаю, ты довольно знаешь счетную часть – а? Умеешь ты книги вести?

– Нет, – отвечал Том, слегка запинаясь. – Я не имел никакой практики. Но мистер Стеллинг говорит, что у меня почерк недурен. Вот мое писанье, прибавил Том, положив на стол копию с листа, который он составил накануне.

– А! это хорошо, очень недурно. Но, видишь ли, с красивейшим почерком в мире ты не достанешь лучшего места, как простого переписчика, если ты ничего не смыслишь, как вести книги или поверять счеты. А места переписчиков – места дешевые, немного приносят. Но, однако, чему же ты учился в школе?

Мистер Дин никогда не занимался различными методами воспитание и не имел, потому, верного понятия о том, что преподается в дорогих школах.

– Мы учились по латыни, – отвечал Том, останавливаясь на каждом слове, как будто перебирая учебные книги на школьном пюпитре в помощь памяти: – много учились латыни, а последний год я писал сочинение: одну неделю по-латыни, а другую по-английски, и греческую и римскую историю, и Эвклида, и алгебру я начал, но я ее потом не продолжал, и потом мы имели один день в неделю арифметику; потом я брал уроки рисование, а там были еще другие книги, которые мы или читали или учили из них английские стихотворение наизусть, и Горэ-Поулинэ (Horae, Paulinae), и Блера риторики последнюю половину.

Мистер Дин хлопнул по своей табакерке и скривил рот: он находился в таком положении, в каком находятся иногда люди, весьма достойные, прочитав новый тариф и найдя в нем множество товаров привозимых, о которых они понятия не имели. Но вместе с тем, как осторожный и деловой человек, он и не думал резко отозваться о сыром произведении, которое им было не испробовано. Впрочем, он был почти убежден, что если б из этого можно было извлечь какую-либо пользу, то вряд ли бы такой изворотливый и сметливый человек, как он, упустил это из виду. О латинском языке он имел свое мнение и думал, что, в случае новой войны, так как люди уже перестали носить пудру, недурно было бы наложить и на латынь пошлину, как излишнюю роскошь высшего сословия, не приносящую никакой выгоды, ни пользы.

Чувства же, которые он питал к Horae Paulinae, были гораздо менее нейтральны. Вообще, весь этот перечень познаний дал ему какое-то отвращение к бедному Тому.

– Ну, сказал, он, наконец, довольно саркастическим голосом: ты употребил три года на изучение всех этих премудростей: ты – должно быть, силен в них. Отчего бы тебе не избрать такую должность, в которой ты мог бы их применить к делу?