Больше чем слова - Рокси Купер

Когда она заболела, нам ничего не сказали. Задним числом все довольно очевидно. Мне жаль, что никто не потрудился хорошенько объяснить происходящее.

Все произошло очень быстро. Вот она совершенно нормальная и здоровая, а вот уже не способна сделать что-либо, и мама больше никогда не выглядела прежней.

Надвигающуюся беду выдавал дом. Она всегда поддерживала в нем порядок. С тех пор как она вышла за папу, она не работала – не было необходимости. Она всегда гордилась ролью домохозяйки, и ее семья была ее жизнью. Она заботилась о нас, забирала нас из школы и превращала наш дом в нечто чудесное. А потом вдруг в доме стало все грязнее. Я возвращалась из школы, а моя кровать оставалась незастеленной, и подушки лежали смятые в углу дивана – раньше мама бы такого не потерпела. Что происходит?

– Ваша мама плохо себя чувствует, – говорил папа. – Ей просто нужно немного отдохнуть.

– Она поправится? – спросила я.

Папа посмотрел на меня с беспокойством. Даже в тринадцать лет я сумела прочесть его на папином лице. Взрослые пытаются многое скрывать от детей, но те далеко не глупы, они умеют улавливать многое быстрее, чем взрослые.

– Ей просто надо отдохнуть, милая, – снова и снова повторял папа.

Потом ни с того ни с сего появилась женщина, которую называли «Бабуля Мойра», и она стала забирать нас из школы. Пока мама не заболела, я даже не знала, что у меня есть бабушка. Папа представил ее нам, сказав, что она мамина мама. Она выглядела доброй, у нее были коротко стриженные седые волосы, вьющиеся на концах. У бабушки были такие же ярко-зеленые глаза, как у мамы, и она красила губы бледно-розовой помадой. Запах ее духов льнул ко мне после того, как она меня обнимала, что мне даже нравилось. После того как мама заболела, она стала часто у нас бывать. Я спросила папу, почему мы раньше с ней не встречались, на что он ответил, мол, «это долгая история». По-видимому, мой дедушка умер несколько лет назад. Все это было очень странно.

Мама стала исчезать на несколько дней кряду, и никто не объяснял нам куда. Возвращалась она на себя не похожая, точно что-то высасывало из нее душу. Какая-то искорка в ней погасла. Казалось, всякий раз, когда она покидает дом, какая-то ее часть уже не возвращается. Даже будучи очевидно больна, мама все еще старалась выглядеть нормальной для нас. Она носила свою обычную одежду и делала прически, но все было уже не то. Лицо у нее стало серое, она похудела. Я была достаточно взрослой, чтобы понимать, что происходит нечто дурное, но достаточно наивной, чтобы думать, что все еще наладится. Мне просто нужно было, чтобы кто-то сказал мне правду. Но никто этого не сделал.

Вскоре она уже не могла ходить, у нее не было сил даже говорить. У меня сердце разрывалось при виде того, как она собирается с силами, чтобы хотя бы улыбнуться. Эта женщина – моя мама! – которая раньше была так полна жизни, от какой-то болезни превратилась в инвалида.

В следующие несколько недель она бывала дома все меньше и меньше, и наконец настал день, когда она ушла от нас совсем.

Мама просто однажды ушла из дома и не вернулась.

Дом тут же наполнился людьми. Мне это было ненавистно, и ей тоже было бы. Начался декабрь, только что выпал снег. Под снегом наш дом всегда смотрелся волшебно – как на рождественской открытке. Внутри в это время года всегда было изумительно: каждый угол дома отдавал Рождеством. Фонари, свечи, милые пустячки и подарки, которые мы с Эбони смастерили в школе, гордо украшали комнаты. Постоянно звучали рождественские песенки. Она любила «Последнее Рождество» Ухэм, вечно танцевала с папой, когда его передавали по радио, а мы с Эбони наигранно морщились и издавали такие звуки, будто нас тошнит.

Как правило, утрату воспринимаешь как отсутствие, ведь так оно и есть – утрата чего-то. Но это вечно с тобой. Внезапно на меня навалился давящий груз потери – я просто не могла дышать.

Все мы знали, что надвигающееся Рождество будет ужасным. В доме стали вдруг появляться разные родственники, которых я годами не видела, и нас обнимать. Я не хотела их видеть. Только после того, как мама умерла, я узнала, что это был рак груди. Оглядываясь назад, я понимаю, как это нелепо. Думаю, они просто пытались нас защитить, но это имело обратный эффект.

Похороны были неделю спустя. В ту неделю я не ходила в школу. Мы поставили рождественскую елку, но выглядела она жалко. Я то и дело думала, что мама ее бы не одобрила, она ведь и близко не дотягивала до ее стандартов. Пока мы ее наряжали, у меня случился срыв, потому что дождик оказался не тот и побрякушки не те. Я разрыдалась, начала истерически кричать, и Бабуля Мойра обнимала меня около часа. Папа сказал, ему нужно пойти пройтись. Он в ту неделю был сам не свой.

В день похорон на мне было мерзкое черное платье, которое я возненавидела. Я в нем была похожа на викторианского ребенка. У Эбони оно было еще хуже, так что мне не следовало, в сущности, жаловаться. Я около часа стояла у окна наверху в ожидании, когда прибудет катафалк. Мне хотелось быть на месте, когда ее привезут. А когда это случилось, все равно была не готова. Сначала я увидела мужчину в странном костюме, который шел перед машиной. За ним медленно выполз блестящий черный лимузин, потом мой взгляд скользнул к песчаного цвета деревянному гробу. На крышке безупречно белыми цветами было выложено одно слово:

«МАМА».

Всякий раз, как я смотрела на него, в голове у меня вспыхивали картинки, на которых она была живой и полной жизни, смеялась и болтала. Помню, как мне было грустно, помню, как задавалась вопросом, не одиноко ли ей там, а после напоминала себе, мол, конечно, она не одинока, потому что она мертва. Я просто не могла это усвоить.

Но я не плакала. Даже когда в конце службы заиграла баллада «Покажи мне рай» Марии Макки, ее любимая песня. По-видимому, она выбрала ее сама, непреклонно потребовала, чтобы играли именно ее. Поверить не могу, что она никогда со мной этого не обсуждала. Мне бы хотелось обнять ее, попрощаться с ней. Почему мама не захотела?

Сам день обернулся жутковатым и странным. Жутковато, когда ты ребенок и твоя мама умирает. Все хотят тебя успокоить и защитить, но только всё портят и говорят не то.

– Ты теперь должна быть взрослой, Стеф. Ты – хозяйка дома. Заботься о своем папе, – говорили они, а мне это казалось странным, я ведь еще ребенок. Разве не он должен заботиться о нас с Эбони? Почему мне нужно заботиться о взрослом?

После маминой смерти дом погрузился во тьму – буквально и метафорически. Он всегда был озарен теплым сиянием – повсюду горели свечи и лампы. А папа вечно зажигал верхний свет, и я это ненавидела. Мама тоже верхний свет не любила. Дом без нее опустел, он потерял свое сердце и рухнул в эмоциональный хаос.

Бабуля Мойра осталась у нас на несколько недель, чтобы помочь нам пережить жалкое Рождество, но потом все же уехала, и мы остались втроем. Попытки вернуться к нормальной жизни… На меня внезапно повесили роль матери, поскольку папа от нас отдалился. Он много времени проводил, работая у себя в кабинете, или говорил, что работает, но мы часто слышали через дверь, как он рыдает. Мы с Эбони переглядывались, не зная, что делать. Чем тут помочь? Кому-то позвонить? Войти и его обнять? Однажды мы попробовали, но он поскорей нас выставил, сказав, мол, у него все в порядке, и больше мы не пытались.