Я никогда не - Малика Атей

– Я давно не видел Юна. – Смущенный Ануар не знал, как еще поддержать разговор.

– Чтоб он сдох, – беззлобно ответила Эля.

Айя рассмеялась, мы с Ануаром попрощались с ними и пошли дальше.

– Ты знала? – спросил Ануар, когда мы отошли на приличное расстояние, чтобы они не услышали нас.

– Не так давно. – Я вспомнила обстоятельства, при которых Карим рассказал мне об этом. – Может, с зимы.

– Ты не поэтому всегда плохо относилась к Юну?

– Он мне просто не нравился. Без причины, причину я потом нашла.

– Я не понимаю, – Ануар обернулся посмотреть на удаляющуюся фигурку Камилы, – как у него вообще может быть такая взрослая дочь?

– Ну, предположим, она появилась у него в старших классах школы.

– Предположим. – Ануар глянул на меня серьезно, чтобы я не тянула. – Что еще можно предположить?

– Мне рассказал Карим, они же учились вместе. Они были школьниками, планировали с Эльвирой романтический вечер, Юн забыл презерватив в других джинсах. Родители Эли запретили ей губить здоровье, а мама Юна пообещала ему машину, если он откажется от идеи жениться – ей казалось, виновата Эля. Она не хотела, чтобы все возможности сына были перекрыты с самого начала из-за молодой семьи.

– Он променял свою дочь на машину? – Ануар остановился как вкопанный.

– Это очень хорошая машина, – ответила я с сарказмом. – Она до сих пор на ходу, уже двенадцать лет.

Мы подошли к ателье, Ануар протянул мне пакеты.

– Я никогда не буду таким, – сказал Ануар скорее себе, чем мне.

Они разминулись с Бахти всего на несколько минут: Бахти пришла почти следом и робко постучала в прозрачную дверь. Она была непривычно одета – строгое платье-футляр, волосы убраны «ракушкой».

– Кора, – со взрослой прической Бахти выглядела еще моложе, будто школьницу в шестидесятые причесали к танцам, – можно мы с тобой поговорим? Мне можно зайти?

В платье до колен ее мальчишеские, с вечными царапинами ноги выглядели нелепо. Я запустила ее внутрь, Бахти чинно села на софу.

– У меня есть сигареты. – Я достала пачку из ящика. – И тут уже можно курить.

– Я бросила, – ответила Бахти. – Знаешь, отчего мне тяжелее всего? – Она выдохнула. – Оттого, что Ануар считает ее лучше меня.

– По-моему, Ануар уже ничего не считает самостоятельно. – В свете последнего знакомства это не было правдой, но я хотела утешить ее. – За него считают родители и невеста.

– Гульжа хорошенькая, – сказала Бахти.

– Она никакая.

– Да нет, она хорошенькая. Но она – не лучше меня. Не какого-то первого сорта.

Я молчала. Я не хотела быть такой отмороженной, но известие о беременности Гульжи будто отняло у меня и голос, и жесты, все внутреннее тепло.

– Гульжа ждет девочку, – сказала я наконец.

– Уже? – Глаза Бахти налились крупными слезами.

– Только поэтому, – объяснила я.

– Да все нормально, – солгала Бахти. – Баке, конечно, был прав: Ануар все равно бы меня бросил. Я сделала правильный выбор, – кивая своим словам, как мантру, произнесла Бахти. – Единственно правильный, и что Баке ни в чем меня не упрекнул и принял – это лишнее доказательство, что он меня любит. Кстати, – Бахти неожиданно рассмеялась, – знаешь, благодаря кому Баке вышел на свободу? Он заплатил маме Анели, она была судьей на его процессе. Она признала его невиновным.

Я сжала ее руку, и Бахти порывисто прильнула ко мне, от нее пахло сладко, как за кулисами танцевального конкурса, – лаком для волос.

– Он никогда меня не бросит, – грустно сказала Бахти.

Я сидела за столом до самого вечера и шила лиф, безо всякой надобности. Я хотела пришить к нему вытянутую льдистую бусинку. Она смотрелась бы как капелька детского пота, как вода, стекающая с мокрых волос, как последняя слеза перед улыбкой, но я взвесила ее в руке – тяжелая. Я продела сквозь нее длинную шелковую ниточку и стала раскачивать в руках, глядя, как она ловит розовое прощание заката. Бусина была сделана из интересного материала: совершенно прозрачная, она пропускала сквозь себя свет и все же не окрашивалась в него. Закат медленно исчезал, и бусинка мне наскучила. Мне следовало встать из-за стола и зажечь верхний свет, сейчас горела только настольная лампа, но я оставалась на месте. Я касалась подушечками пальцев булавок: надавливала слегка, ощущая их острое холодное прикосновение, потом вела безымянным пальцем по длине самой булавки. Я вытаскивала и снова втыкала их. Отказавшись от самой подходящей бусинки, я не потянулась в ящик за остальными. Обычно я бы быстро нашла замену, но теперь я только бессознательно играла с иголками и булавками, проводила острием по внутренней части рук, по коленям, рисовала на коже – почти не больно, так, что оставался только незаметный белый след. Я ни о чем по-настоящему не думала: в голове все звучал и звучал первый куплет одной из песен Ланы Дель Рей, и мне было тоскливо, и я была себе такой чужой, я была себе в тягость. Я понимала теперь культ путешествий – он нужен, чтобы переезжать с места на место, не признаваясь себе в неприкаянности. Они говорят «путешествия», но я бы сказала «красота». Когда черные буйволы мчатся по покрытой зеленой травой земле, вспенивая коричневую пыль, когда тонкие ноги розовых фламинго омывает блестящая вода, когда моржи мигрирую, и полоска заката закрывается синей тучей, когда горбатые гну прыгают со скалы в воду. Мне казалось тут, будто я оказалась в убогих декорациях, в грошовом картонном городе, и я все пыталась превратиться из стороннего наблюдателя в главного героя, но не могла, потому что мне было скучно, потому что само существование голубых ламбрекенов из искусственного атласа казалось мне дном регресса на планете, где сотни белых гусей летят в бело-синем небе.

В дверь позвонили, я резковато встала и уронила одну из новых коробок с иголками. За стеклянной дверью стоял Ануар. Боже, как я, оказывается, хотела его увидеть!

Он шагнул внутрь и посмотрел на единственное освещенное пятно в помещении, на мой стол, на котором лежал один лиф и много острых предметов, они блестели под лампой.

– У меня есть ножницы, но у меня нет ванны, – сказал он конструкцию наподобие тех, что мы учили в четвертом классе на английском: у меня есть ложка, но у меня нет джема, у меня есть джем, но у меня нет ложки.

Я никогда раньше не желала Ануара.

Я не знаю, шел ли Ануар сюда, отдавая себе отчет в причине, по которой он решил прийти, или его гнало одиночество, и теперь он только считал мое желание, но он приблизился ко мне, обнял меня и больно, изо всех сил сжал мою попу. Он прижал меня к себе, будто пытаясь вдавиться в меня. Мы поцеловались глубоким влажным поцелуем. Другой запах, другой вкус, другая, когда я коснулась его щеки, кожа на ощупь, с другой остроты щетиной и неожиданно нежными – у Ануара было узкое, с небольшими высокими скулами лицо – щеками под ней. Я запустила пальцы в его волосы на голове – и они тоже по сравнению с волосами Карима были непривычно мягкими. Он нетерпеливо вытащил мою блузку из брюк, мгновенно, будто она была на липучках, а не на пуговицах, расстегнул ее, стянул с моего плеча лямку лифа и припал к моей груди. У Ануара были небольшие, осторожные губы и маленький язык, лизавший меня, как лижет кисть играющий котенок. Он спустился ниже и расстегнул мои брюки, они упали на пол, и я вышагнула из них. Он стоял передо мной на коленях и гладил мои ноги снизу вверх, от щиколоток к бедрам и снова вниз. Его руки задержались на моих икрах, и он поцеловал меня, сквозь кружево ярко-синего белья, между ног. Я села к нему на пол, и мы вдвоем быстро, будто нас кто-то подгонял, сняли с него все: он полулег, и прежде чем сесть на него сверху, я дала себе несколько мгновений внимательно разглядеть его. Бахти была права, Ануар был еще красивее без одежды, чем в ней. Я перекинула через него ногу и постепенно опустилась на него всем весом. Я двигалась ласково несколько минут, пока нам это не надоело, и тогда он перевернул меня на живот, лег сверху и больше не останавливался. Он драл меня так отчаянно, будто хотел избавиться от всего своего горя, будто хотел вернуть все, что у него отняли.