Повести о Ветлугине - Леонид Дмитриевич Платов

среди туч, продолжало плясать перед глазами.

Видимость не улучшилась. По-прежнему полосами налетал снег, смешанный с дождем. Он бил теперь не в лицо, а в бок, потому что мы, согласно приказанию, резко отвернули на восток.

«Пятилетка» продвигалась с плавучими льдами где-то там, за мглистой пеленой.

Вскоре пришлось бросить сани Тынты. Часть клади перегрузили на мои и Андрея сани и припрягли к ним оставшихся собак.

Теперь мы не могли уже продвигаться с такой быстротой, как хотелось бы: через правильные промежутки времени, и довольно часто, нужно было выходить в эфир.

Невидимая гладкая дорожка расстилалась перед нами, выводя прямехонько к дрейфующему кораблю. Мы шли по радиопеленгу. Стоило отклониться от нужного направления, и звук песни в наушниках ослабевал. Тотчас же, повинуясь моей команде, упряжки поворачивали, и от сердца отлегало: голос певца приближался, звучал громко и ясно:

Будет буря, мы поспорим,

И поборемся мы с ней…

Да, «радиоверевочка», как шутил когда-то Сабиров!

Наконец послышались прерывистые, протяжные гудки. Нам указывали дорогу.

Еще полчаса, и впереди в косо летящих хлопьях снега появилась чернеющая громада.

«Пятилетка»! Мы — дома!

На лед сбежали матросы, засуетились возле саней. Я поднялся по штормтрапу. Люди, сгрудившиеся на палубе, молча расступились передо мной.

— Новые радиограммы? — спросил я, входя в радиорубку.

— Принята одна, Алексей Петрович, — отозвался старший радист и предупредительно придвинул мне стул. — Минут десять назад из Москвы снова запрашивали, не вернулась ли санная группа.

— Передайте в Москву, — сказал я, — «Согласно вашему приказанию вернулся на корабль. Научный сотрудник Звонков и каюр Тынты Куркин действовали выше всяких похвал. Начальник экспедиции Ладыгин».

Радист быстро застучал ключом.

Перед репродуктором еще крутилась пластинка, с которой слетали заключительные слова песни:

Но на брег выносят волны

Только сильного душой…

Почему же так случилось? Почему волны не вынесли нас «на брег»?

Устало опустившись на стул, я положил ладонь на кружившуюся пластинку и остановил ее.

ЧАСТЬ ПЯТАЯ

Глава первая

ВТОРАЯ МЕТАМОРФОЗА СОЮШКИНА

Это был провал. И тут уж ничего нельзя было исправить, изменить. Острова остались за кормой, в серой клубящейся мгле, в несущихся вдогонку хлопьях снега и струях дождя.

Дрейф льдов, «буксировавших» корабль, ускорялся с каждым часом. «Пятилетку» обнесло вокруг Земли Ветлугина почти втрое быстрее, чем в свое время судно Текльтона, да и зигзаг, очерченный ею, был значительно круче.

Через три дня льды настолько разредило, что корабль получил возможность активно продвигаться в них. Мы спустились на юго-запад до Новосибирских островов и там нашли чистую воду.

Отчет о нашей неудаче и причинах неудачи был передан в Москву с пути. Ответной радиограммы ждали со дня на день.

Конечно, дело было не только в ускорении дрейфа, которое я мог и должен был предвидеть, зная, что происходит общее потепление Арктики. Я проявил еще и опрометчивость. Во время санной вылазки, видимо, просто не владел собой: в самозабвении готов был на смерть и повел своих спутников на смерть, лишь бы приблизиться к неуловимой Земле. Чувство перевесило здравый смысл. А это было непростительно. Ведь я был не рядовым участником экспедиции, а ее начальником, отвечал за судьбу людей, за судьбу оставленного мною корабля.

Так я и сказал об этом на открытом партийном собрании. В прениях выступало всего несколько человек, и довольно сдержанно. Наиболее подробно говорил Андрей, осуждая мою «эмоциональность, импульсивность, недопустимую для ученого», как он выразился.

Союшкин, против обыкновения, не выступал. Он втиснулся в уголок между буфетом и пианино и, скорчившись там, сидел тихо, как мышь. Изредка вскидывал на меня глаза и тотчас поспешно отводил их в сторону.

Я узнал этот взгляд. Так же смотрел когда-то бывший первый ученик на Петра Ариановича, прижавшись спиной к стене, молча пропуская его мимо себя, когда тот выходил от попечителя учебного округа.

И я понял, что меня снимут с должности. Это было неизбежно. Уж в этом-то Союшкин не мог ошибиться…

После собрания я вышел на палубу, потому что мучительно разболелась голова. На баке у обвеса стояли два матроса — впередсмотрящие — и зорко вглядывались в туман впереди.

Через несколько часов откроется маяк у Соленого Носа: два длинных проблеска, три коротких. А там недалек уж и Океанск, конец пути.

Я загляделся на пенный след винтов за кормой.

Когда долго смотришь на море, особенно ночью, почему-то думается всегда о прошлом, о жизни. И думы эти какие-то невеселые, хмурые, как море, медлительно перекатывающее свои валы за бортом.

Я представил себе, что Земля Ветлугина была намного ближе к нам, чем теперь маяк у Соленого Носа. И все же пришлось вернуться ни с чем, с пустыми руками. Увидеть на горизонте невысокую оранжевую «лунную» гряду — и отступить, повернуть назад.

Больше всех мучило опасение, что моя ошибка отразится на успехе всего нашего дела. Не укрепит ли она позицию скептиков и маловеров? Не скажут ли: экспедиция подтвердила, что Земли нет. Ладыгин погнался за миражем, и вот результат. Удастся ли повторить штурм «белого пятна», добиться разрешения на новую экспедицию?

Я перешел с бака на корму, вернулся на бак. Здесь меня разыскал Андрей. Я знал, что Андрей ищет меня, потому что, будь он на моем месте, я обязательно искал и нашел бы его. Он подошел и молча стал рядом.

Некоторое время мы стояли, опершись локтями на перила и смотря на пологие серые волны, катившиеся за кораблем.

Потом я сказал Андрею о том, что меня мучило. Не подорвет ли неудача первого штурма веру в существование Земли Ветлугина? Андрей ответил, что не разделяет моих опасений, но голос его был слишком бодрым, и мы снова замолчали.

Сзади послышались торопливые шаги.

— Радиограмма из Москвы, — сказал старший радист Окладников, подходя и протягивая мне бланк.

Я взял радиограмму. Предлагалось, вернувшись в Океанск, не расформировывать научную группу экспедиции, а в полном составе, со всеми собранными материалами прибыть в Москву.

Нас, видимо, хотели выслушать в высоких инстанциях, дать возможность выступить с обстоятельными объяснениями. Это вселяло надежду…

По отношению ко мне участники экспедиции проявили большой такт. Никто не топтался рядом с выражением соболезнования, не засматривал сочувственно в глаза. И в то же время не образовалось вокруг безвоздушного пространства. Со мной держались просто, по-деловому, стараясь не прикасаться к больному месту.

Только Союшкин, прибыв в Москву, мгновенно отпрянул от меня. Бывший первый ученик совершил обратный поворот на сто восемьдесят