Четыре войны морского офицера. От Русско-японской до Чакской войны - Язон Туманов

«ДЖЕК»

Джек был чистокровным пуделем, остриженным, как и подобает всякому хорошему пуделю, львом, с усами и бакенбардами, с густо нависшими бровями над умными и живыми глазами, с гривой, с кисточками на ногах и хвосте. В противоположность обычным офицерским псам, – а Джек был псом кают-компанейским, а не баковым, – он не чуждался команды, и его можно было видеть также часто на баке, играющим с матросом 2-й статьи разряда штрафованных Иваном Гулькиным, как и на юте, прыгающим через тросточку лейтенанта Лютера, разговаривающего с ним не иначе, как по-французски.

Кто был его первым хозяином, – я не знаю. Когда я прибыл на канонерскую лодку «Хивинец», плававшую уже третий год в Средиземном море, стационером на Крите, у Джека уже не было единоличного хозяина, и был он, в буквальном смысле, судовой собакой.

Ума он был совершенно исключительного, и то, что он понимал человеческий язык, в этом не было никакого сомнения. Как иначе можно было бы объяснить тот факт, что он исполнял такие, например, приказания, как – «Джек, принеси мне фуражку!» Он бежал вниз, в помещение офицерских кают, и приносил в зубах фуражку. Правда, это не всегда бывала фуражка того, кто послал за ней, и бывало так, что вместо маленькой, изящной фуражки минного офицера Чайковского он приносил огромный, с большими форменными полями и огромным козырем головной убор ротного командира, старшего лейтенанта Вещицкого. Но в этом его особенно винить было нельзя, ибо вполне возможно, что собачье представление о праве собственности несколько рознится от человечьего, или же, что каюта пославшего лейтенанта Чайковского была заперта, но зато открыта гостеприимно дверь каюты Вещицкого, и он бывал донельзя сконфужен, когда Вещицкий, строго глядя на него и пугая неподвижным стеклянным глазом, вставленным вместо потерянного в Порт-Артуре ока, читал ему нотацию за то, что он взял чужую фуражку.

Что Джек знал, знал безукоризненно хорошо, так это были сигналы горном.

Его любимым сигналом было «движение вперед». Это был сигнал, по которому команде, приготовившейся купаться, надлежало кидаться в воду.

Купанье было любимым развлечением Джека. Тут удовольствие заключалось не только в барахтанье в тихих водах Судской бухты, где вода была так чиста и прозрачна, что когда ветер не рябил ее поверхность, можно было видеть с нижней площадки трапа, как ползали по дну лакомые для греков осьминоги, и как тускло поблескивала пустая сардиночная коробка, выброшенная за борт буфетчиком из буфетного иллюминатора. Главное удовольствие купанья заключалось в том, что Джеку разрешалось принимать участие в игре в водное поло. В сущности говоря, это никакое не было поло, а простое гоняние по воде большого футбольного мяча, но и это было чертовски весело и интересно.

По окончании судовых работ, перед обедом и ужином, раздавалась команда вахтенного начальника:

– Команде приготовиться купаться! На шестерку!

Четверо гребцов из вахтенного отделения шли на шестерку, которая, отвалив от корабля, держалась на веслах на левом траверзе канонерки; травился левый выстрел – топенант, пока нок выстрела не касался воды; за борт на всякий случай бросалось несколько спасательных кругов. Пока делались все эти приготовления, команда раздевалась. Джек отлично понимал, что означала вся эта процедура. Он сидел уже на верхней площадке левого трапа и, если вахтенный начальник не спешил приказывать горнисту играть «движение вперед», начинал повизгивать от нетерпения.

Но вот звучит знакомый сигнал.

Тут уже зевать нельзя. С первыми звуками трубы вахтенный начальник бросает в воду большой футбольный мяч, стараясь закинуть его как можно дальше, и одновременно с мячом летят в воду, поднимая фонтаны алмазных брызг, здоровые мускулистые тела. Точно лягушки, потревоженные на берегу пруда, матросы кидаются в воду головой вниз, кто – с верхней площадки трапа, кто – с коечных сеток, кто – с полубака, а там, смотришь, какой-нибудь хороший пловец и ныряла, взобравшись на крыло ходового мостика, перешагнет через поручень, постоит мгновение, точно в нерешительности, и потом, перекрестившись, поднимет руки над головой; вот спина его медленно отделяется от поручня, но ноги еще стоят на краю мостика, тело медленно клонится вперед, прямое, как стрела; вот уже и ноги отделились от упора, и пловец, сдвинув руки и ноги в одну прямую линию, красиво летит головой вниз с тридцатифутовой высоты. Не умеющие плавать – их всего несколько человек – вооружившись пробковыми нагрудниками, нерешительно спускаются, держась за леер, в воду по выстрелу.

В воде – столпотворение вавилонское: плеск, визги, смех и покрывающий весь этот гомон звонкий лай Джека. Он в воде уже с первых же нот сигнала «движение вперед», кинувшись в воду вслед за мячом с нижней площадки трапа. Плавает он как рыба. Быстро работая своими лапами с кисточками и, высунув из воды лишь черную усатую морду, гоняется он за мячом, громким лаем выражая свою не то радость, не то досаду, когда какой-нибудь шустрый пловец раньше его доплывает до мяча и отшвыривает его куда-нибудь подальше, в сторону. Джек круто кладет лево или право на борт, и вот его лапки снова быстро-быстро работают в воде, точно плицы колесного парохода, давшего полный ход. Вот он доплывает до мяча и начинает тыкать в него мордой, стараясь ухватить его зубами. Но не тут-то было: большой, надутый, круглый шар отскакиваешь от джекиного черного носа, а ухватить его не за что. Джек упорно гонит его вперед, пока новый соперник не отшвырнет его далеко в сторону. Громким лаем выражает Джек свое одобрение, и вновь поворачивает за мячом.

Да, это вот игра, а не то что прыганье через лютеровскую палочку или таскание чужих фуражек!

Вылезает он из воды последним. В сущности говоря, он не вылезает, а его вытаскивают за шиворот, ибо нижняя площадка трапа настолько высока, что вылезти на нее без посторонней помощи он не может. Когда он медленно поднимается по ступенькам трапа, с него потоками течет вода, но он не спешит отряхиваться; он это делает, разбрасывая вокруг себя на далекое расстояние мелкие брызги, не иначе как на шканцах. Если в эго время поблизости оказывается вахтенный начальник, Джек обрызгивает его безукоризненно выглаженный белый костюм, как из пульверизатора.

– Джек, мерзавец! – кричит вахтенный начальник и кидается к нему, чтобы дать ему пинка, но слово «мерзавец» Джеку тоже хорошо известно, и зная, что оно обычно служит прелюдией перед пинком, он спасается бегством на бак или в кают-компанию, смотря по тому, куда открыт путь к отступлению.

А что за аппетит разыгрывается после купанья!

И, точно нарочно, чтобы подразнить бедную собаку, в камбузе в это время режется мясо на пайки, и оттуда несутся такие запахи, что так бы и вскочил на горячую плиту и заглянул бы в стоящие на ней кастрюли.

Но вот горнист играет – «к вину и обедать!»

Джек, еще влажный после купанья, бежит в кают-компанию. Боже, что за запахи обоняет его черный носик!

Самый добрый из всех, это – старший механик Лилеев, которого все называют чифом. Джек садится на задние лапы и, умильно глядя на своего друга, машет обеими передними лапами.