Рассказы веера - Людмила Третьякова

В молодости граф Александр Кушелев-Безбородко, внучатый племянник екатерининского канцлера, получил от собственного батюшки вместе с большим наследством такое наставление: «Пожалуйста, люби свое Отечество более чужбины, не расточай имущества на пустую пышность». Весьма строго воспитывала Александра и тетка Клеопатра, на собственном примере убедившаяся, что даже самые большие деньги могут растаять как снег на солнце. Посему собственных сыновей – Григория и Николая – граф пытался держать в ежовых рукавицах.

Каждое утро он обязан был являться ровно в девять часов пред батюшкины очи с докладом, и нередко это оборачивалось для него сущей пыткой. Мягкий и нервный, Григорий дрожал как осиновый лист в ожидании роковой минуты, когда последствия ночной вакханалии будут отцом обнаружены. Чтобы прийти в себя, выглядеть бодрым и избежать очередного скандала, он принимал какие-то сильнодействующие средства. Они-то, по слухам, ходившим среди великосветской молодежи, самым ужасным образом действовали на здоровье молодого графа и без того слабое.

Младший брат Николай, красавец с обаятельной улыбкой, слыл душой холостой компании, умудряясь порой потешать весь город.

В своем дневнике 3 марта 1854 года хорошо памятный по пушкинской истории Л. В. Дубельт записал о нем, офицере Кавалергардского полка:

«Сделано замечание молодому графу Кушелеву-Безбородко за то, что водил по улице свою собаку, зашитую в горностаевом меху. "Я уже переменил ей одежду, – сказал граф, – теперь на ней кавалергардский мундир». Видно, что эта знаменитость очень умна"».

Со смертью отца в 1850 году Григорий и Николай унаследовали колоссальное состояние. Теперь дело стало за тем, чтобы найти себе хороших жен, способных подарить им сыновей, а значит, продлить славный род Кушелевых-Безбородко: ведь оба брата оставались последними по мужской линии в семействе – их сестры, Варвара и Любовь, вышли замуж и сменили фамилию.

Но что-то у братьев не ладилось. Истощались та жизненная сила и энтузиазм, которые когда-то помогали их пращуру-канцлеру спать по три часа в сутки и держать в руках громадную государственную махину.

Молодое графское поколение не имело охоты утруждать себя: ходить в присутственные места или маршировать на пыльном плацу, учить солдат ружейным приемам и стоять по ночам в карауле.

Николай быстро скинул мундир и отправился в долгое, чуть ли не кругосветное путешествие, где неожиданно обнаружил в себе интерес к произведениям искусства, к редкостям, попадавшимся ему на глаза в разных уголках земли. Он вернулся с громадным багажом находок, многие из которых удивляли бывалых петербургских антикваров и любителей экзотики.

Григорий, простившись с постылым министерством, внезапно, запоем начал сочинительствовать. Заметки, статьи, рецензии, стихи, театральные обозрения – все это выходило в свет под псевдонимом, но, вкусив сладкой отравы авторства, человек, не знавший счету тысячам, как ребенок, радовался гонорару в несколько рублей.

...Личная жизнь братьев представляла череду любовных приключений, в которые они попадали не столько по собственной воле, сколько благодаря прекрасному полу, похоже, объявившему сезон охоты на завидных женихов.

Граф Николай был-таки изловлен молодой, очаровательной вдовушкой Елизаветой Ивановной Шунинской, урожденной Базилевской. Дочь богатого дворянина-золотопромышленника, она с пеленок воспитывалась как принцесса, не зная ни в чем отказа. Оно и понятно: папенька намывал золота до шестидесяти пудов в год.

Базилевские в Москве, где-то в районе Кисловского переулка, имели дом, перед парадным подъездом которого имя владельцев на мостовой было выложено золотом. Разумеется, такая диковина тотчас привлекла внимание публики, в том числе и не отличавшейся чистотой побуждений, – пришлось у дома миллионщиков выставить городовых. Когда эта морока надоела властям, отцу Лизоньки было предложено от греха подальше убрать соблазн. Эта деталь дает представление о том, сколь неуемны были аппетиты Елизаветы Ивановны, которую судьба наградила кроме богатства еще и веселой, яркой красотой.

Обзаведясь во втором браке громким титулом, прелестная графиня Елизавета Кушелева-Безбородко не спешила с одним – с наследником. Весельчак и жизнелюб граф Николай надеялся, что все впереди: еще год-другой, и у них заведется горластый малыш. Но время шло, а никаких перемен не наблюдалось. Каждый из супругов все больше предавался занятиям, что были по душе. Графиня всеми силами старалась утвердить свой негласный титул самой обворожительной женщины Петербурга, а граф вдруг увлекся живописью. В его доме было много картин, через отца доставшихся от канцлера. Решив привести собрание в порядок и составить каталог, он понял, что нырнул в океан таких красот, что возвращаться в мир, полный болтовни Елизаветы Ивановны и опостылевших светских развлечений, уже не хотелось.

Николай Александрович засел за книги по рисунку и живописи, брал уроки, сделался своим в Академии художеств. Увлечение переросло в страсть. Дилетант и любитель превратился в знатока, не только ценившего гениев прошлого, но и открытого новым веяниям в искусстве, непривычной манере видеть и запечатлевать это на холсте.

Большинству людей всегда есть что попросить у судьбы. Одним недостает денег и положения в обществе, кого-то угнетает невзрачная внешность и отсутствие природных способностей, что мешает выделиться из толпы. У высокого, обаятельного красавца графа Николая Кушелева-Безбородко всего было в избытке. Но каким недолгим оказалось его присутствие на празднике жизни...

Вечное почтение таланту! Но ведь у него за плечами должен стоять тот, кто первый скажет: как это здорово, небывало, как безумно интересно все то, что изобразила кисть! Многие так и не дождались этих слов, сгинув в нищете и безвестности. Но кому-то повезло, в частности, с этим светлоглазым русским, что, пачкаясь в голубином помете, залезал в дощатые, продуваемые всеми ветрами мансарды.

«Вот это беру! И это, и ту, что там, в углу, – тоже...»

Граф Кушелев-Безбородко одним из первых почуял свежий ветер, потянувший из Франции, и зачастил туда. Возвращался в Россию с холстами молодых художников, купленными на вернисажах, в ателье, перехватывал картины у ловкачей и барыг и вез к себе домой, в Петербург.

Он доверял только собственным ощущениям: над многими работами критики посмеивались, выбраковывали их, а авторов называли бездарностями. «Вы, мсье, швыряете деньги на ветер!» – не раз слышал граф Николай, когда с великими предосторожностями тащил новое произведение в свой отель.

За пять лет он собрал великолепную коллекцию. Это был настоящий музей французского искусства середины XIX века. Каким же художественным чутьем надо было обладать, каким энтузиазмом, чтобы покупать порой еще невысохшие полотна, веря в их блистательное будущее!