Царица Савская - Тоска Ли

Шел израильский месяц Таммуз. За вычетом Пятидесятницы — праздника, во время которого я семь бесконечных дней мерила шагами вначале дворцовые коридоры, а затем свой сабейский лагерь, — и двух новолуний, наставших со дня моего приезда, я проводила с царем каждый день. Мы выезжали из города, чтобы осмотреть оливковые деревья, и отправлялись в холмы поиграть с первыми в этом году ягнятами. Мы, словно дети, тайком пробирались в погреба и бесчисленные тоннели под городом, Яфуш и царские телохранители несли для нас факелы и низко склонялись в сырой темноте.

Я соглашалась на каждый выход, каждый пир, городское празднество или дело, после чего мы обязательно продолжали разговоры за ужином или после, оставшись наедине в его саду.

И все это время я чувствовала, как с каждым новым днем растет во мне тревога. Я ничуть не приблизилась к соглашению — и даже к началу разговора о нем — со дня своего приезда.

Но, даже признавая это, я заставляла себя оттолкнуть тревожные мысли. Я не могла позволить себе ошибок с царем, который однажды уже ответил отказом. Было всего лишь лето. Время еще оставалось.

Царь же к лету пренебрегал своим гаремом слишком долго, и во второй раз, когда Ташере пригласила меня на обед, она упомянула об этом, многозначительно приподняв брови.

Я ничего не могла с этим поделать, как и со сплетнями, что, без сомнения, роились за дверями его гарема.

Кхалкхариб восторженно рассказывал о новых укреплениях Гевера, о камерных воротах. Он не умолкал, его словно возродило увиденное.

— А ты, моя царица, как твое благополучие? — спросил он в редкий миг, когда мы остались одни в коридоре, вкладывая в вопрос двойное значение.

В этом и заключался главный вопрос, разве нет?

— Вполне неплохо. — О своей личной войне, о битве разумов и планов, я не рассказала ни ему, ни Ниману.

— Мне кажется… — Кхалкхариб поджал губы. Мой самый стойкий и резкий советник впервые на моей памяти так осторожно подбирал слова. — Теперь, когда я своими глазами увидел грузы, текущие по местным дорогам, я полагаю, что Сабе пойдет на пользу союз с этим местным царем. Он кажется мне человеком, готовым к новым начинаниям.

И это говорил мой советник, так рьяно призывавший к войне!

— Кто ты, надевший личину моего Кхалкхариба? — спросила я с лукавым изумлением.

На миг я почувствовала себя почти разочарованной. Если уж Кхалкхариб поддался влиянию этого юного царства — и убедительности его царя, — то кто же мог устоять?

Ниман нахмурился, и я вспомнила, что говорил о нем царь, разглядев его сердце с первого взгляда. Он амбициозен.

— Я поговорю об этом с царем вместо тебя, кузина, — сказал Ниман.

Конечно, он готов был поговорить, какой же амбициозный мужчина не желает назвать царя родичем? И, поскольку этот брак, скорее всего, не принес бы ни одного наследника, Ниман явно надеялся, что я могу назначить таковым его самого.

— Я подумаю, — сказала я, хоть и не собиралась этого делать.

В Мегиддо, стоявшем на перекрестке прибрежной дороги и той, что вела к царскому представительству на севере, я прогуливалась по рынкам, высказывая свое мнение об увиденном, словно мы несомненно были будущими торговыми партнерами.

Мы посетили руины древнего храмового комплекса, а затем прославленные царские конюшни, о которых я столько слышала.

Я никогда не видела такого количества лошадей, как в конюшнях Иерусалима, однако размеры конюшен в Мегиддо просто ошеломили меня.

Как грациозны и красивы были эти животные! Я не стала говорить, что видела в них будущее Сабы и завидовала царским табунам.

Царь был лишь посредником в египетской торговле лошадьми, но у меня будет время разобраться с этим вопросом — после того как получу корабли, способные перевезти к нам этих чудесных животных.

— Я подготовил подарок для каждого из вас, — сказал Соломон с очевидной радостью. — Выберите любого коня, и он ваш. Но позвольте показать, из каких лошадей вам стоит выбрать.

— Это слишком щедро, — засомневалась я.

Он подвел нас к трем стойлам, рассказывая о происхождении и статях лошадей. Я ахнула при виде черной кобылы и провозгласила ее прекрасной, гладя животное между ушами. От меня не укрылся быстрый взгляд, которым обменялись мои советники, считая, что я их не вижу.

Вот Вахабила царь не сумел бы купить так дешево.

Мы прошлись по недавно отстроенным стенам крепости, затем в хранилище колесниц — тысяч колесниц, — на которое Ниман смотрел совсем уж жадными глазами, видимо, позабыв, что эти военные машины бесполезны на рельефе Сабы.

На второе утро после нашего прибытия царские офицеры дважды отзывали царя прочь под срочными предлогами. Позже он вернулся ко мне, явно обеспокоенный.

— Расскажи мне историю, — сказал он на третий день, когда мы устроились под покровом дворцового сада. — О саде. Молю тебя.

— Я сделаю лучше, — сказала я, отправляясь нарвать цветов, из которых быстро сплела венок. Царь склонил голову, чтобы я увенчала его этой короной.

— Ах, — сказал он, и на миг его лицо просветлело.

— Цветы показались на земле, время песен настало, — промурлыкала я одну из песен Шары, а царь смотрел, сияя, в мои глаза.

— Ты коронован, но ты не царь, — тихо сказала я. — А просто мальчик, сбежавший в сад собирать лилии.

— А ты лилия среди шипов куманики, — прошептал он в ответ. На этот раз без улыбки.

— Что случилось? — спросила я, когда он умолк.

— Кто ты, госпожа, кто ты на самом деле? — прошептал он.

— Я, — я заставила свой голос звучать беспечно, — пастушка. Кто же еще?

— Не смотри на меня, госпожа. Твои глаза меня сокрушают. Но, молю, позволь увидеть твое лицо.

Я застыла, неподвижная, и не шевельнулась, даже когда к нам подбежал один из его людей.

— Мой царь!

Ему тоже потребовалось усилие, чтобы отвести взгляд.

— Мой царь… гонец из Цемараима! Там начались беспорядки.

Тогда он ушел от меня, легким шагом, и ноги его были стройны, как у газели, а голову так же венчала корона из собранных мной цветов.

До этого он посвятил меня в множество аспектов придворной жизни и даже просил разобрать несколько несложных дел об импорте, спросив совета как у правительницы иной страны. Но в тот день он ушел к своим советникам на много часов.

Я велела Шаре подготовить наши вещи, ожидая поспешного возвращения в Иерусалим.

Мне было отлично известно о нарастающем напряжении между Израилем и Дамаском, меж южными и северными племенами. И о напряжении между приглашенными для его жен иностранными жрецами и священниками его Яхве — в том числе и о безумце на улицах, которого, как оказалось, звали пророк Ахия. Царь и вправду ценил его, поскольку у пророка хватало смелости не соглашаться с царскими решениями. Напряжение нарастало также между рабочими и учеными, местными и приезжими племенами ханаанцев Израиля. Царство конфликтов!