Место для нас - Фатима Фархин Мирза

– Ясно, что они лгали нам обеим, и ясно, что они встречались, неизвестно только, как часто. Я оставила письма на месте, но именно они дали мне основания знать, что нам есть о чем волноваться.

Лейла отхлебывает чай, ощущая удовлетворение оттого, что сбила спесь с женщины, в присутствии которой иногда чувствовала себя ничтожной. Которая однажды вслух подметила, что Хадия и Худа уже разменяли третий десяток и все еще не помолвлены, чей муж последние годы стал одним из тех, кто показывал Рафику на Амара, курившего под уличным фонарем, или спрашивал, почему Амар не участвует в мероприятиях для молодежи, которые организует мечеть. Какое лицемерие, и это с учетом того, что мальчики Али тоже курили, и все это знали. Но Лейла все‐таки неплохо относится к Сииме и не хочет так уж сильно ранить ее. Просто хочет показать, что у них обеих есть дети, способные принести боль и принизить их имя, дети, не гнушающиеся иметь постыдные тайны. Она просто хочет сказать ей: взгляни пристальнее на то, что творит твоя дочь, прежде чем снова показывать пальцем на моего сына.

– Я понятия не имела, – говорит Сиима. – Замечала, что она отсутствует часами, но никогда ни в чем не сомневалась.

– Мы бы обо всем услышали, если бы кто‐то их заметил. Но это только вопрос времени.

Сиима кивает.

– Боюсь, мой сын вряд ли послушает нас в таких мелочах. Он не покорится, если мы потребуем прекратить все. Нужно, чтобы разрыв исходил от нее.

– Конечно. Я поговорю с ней.

– Мы же не хотим давить на них таким образом, который побудит их… продолжать эту… дружбу. Полагаю, если бы я пошла к Амару и он решил бы не слушать меня, то мог бы предложить ей… бог знает что.

Убежать. Это кажется невозможным предположением, но подобные вещи случаются. Сиима проводит ладонями по лицу. С ее губ срывается усталое восклицание.

– Мальчики есть мальчики, – добавляет Лейла. Изречение, которое все они знают. – Особенно перед лицом очевидного искушения.

Она зашла слишком далеко. Даже ей не по себе от сказанного. Но Сиима может полагаться только на слова Лейлы, и то, что она представляет сейчас, скорее всего, гораздо хуже, чем содержимое ящика. Лейла не хочет, чтобы Амара обвинили в чем‐то ином, кроме того, что он поддался на заигрывания Амиры. Сиима сглатывает, опускает глаза и покачивает головой, будто отрицая какую‐то мысль, которую она не озвучивает. Лицо у нее словно остекленевшее.

– Хотела бы усомниться в твоих словах, Лейла, но почему‐то чувствую себя так, будто всегда знала, что это случится. Когда несколько лет назад Амар приходил к моим мальчикам, Амира всегда пыталась присоединиться к ним. Я говорила ей, что это неприлично, но… ты знаешь, их так трудно заставить понять важность того, что ты им говоришь. Я снова и снова твердила ей: Амира, прекрати, Амира, нет необходимости повсюду ходить за ними, Амира, что ты делаешь, когда сидишь с ним на диване?

– Амира прекрасная девочка, – возражает Лейла. – Они просто дети. Амар очень усердно трудится на занятиях, не хочу, чтобы он отвлекался. Особенно таким образом.

– Ты кому‐нибудь говорила?

– Только мужу. Но он не знает подробностей – ни о снимках, ни о содержании писем.

– Спасибо, – говорит Сиима, и на секунду кажется, что она вот-вот заплачет от облегчения. – Я тоже расскажу своему.

– Я прошу у тебя об одолжении.

Сиима смотрит на нее.

– Пожалуйста, не говори Амире, откуда ты узнала. Мой сын вспыльчив, и эти несколько лет нелегко нам дались. Он только недавно стал понимать, что нужно ответственно относиться к занятиям. Боюсь, если он подумает, что именно мы велели ей прекратить все это, восстанет против нас и не поверит, что Амира в самом деле захочет порвать отношения. Он попытается вернуть ее. Он может быть таким упрямым.

Сиима явно ужаснулась при мысли о том, что он может попытаться завоевать Амиру, что эти двое забудут о приличиях и будут продолжать свои ребячества, пока они не погубят обоих.

– Понимаю. У меня не будет проблем с Амирой, если она узнает, как мы рассержены. Мы никогда не сомневались в наших детях. Всегда им доверяли. Теперь мы все знаем.

– Все будет хорошо. Они вынесут из этого урок.

– Да, – соглашается Сиима.

Следует долгое молчание, и ни одной не хочется подыскивать более легкую тему для разговора.

– Если наши дочери поступают так, – говорит Лейла, поднимаясь и ставя чашку с недопитым чаем на стол, – какие надежды останутся у нас на сыновей?

У Лейлы никак не шли из головы слова, мимоходом сказанные Хадией: «Ты понятия не имеешь, что он делает и что скрывает». Слова возвращались к ней, когда она собирала баклажаны, резала лук и наблюдала, как они румянятся в горячем масле. Где ее сын прячет то, что хочет сохранить в тайне? Она вспомнила тот день рождения много лет назад. Ящик с замком. Она шесть раз проверяла, не оставил ли он ящик незапертым, когда уходил. На седьмой попытке, увидев, что крышка приоткрыта, а на ящик беспорядочно навалены одеяла, она почувствовала азарт и страстное любопытство. Она имеет право знать. Она его мать.

Когда она просмотрела дневники и фотографии, письма и безделушки, ей стало плохо. Билеты на концерты, о которых он никогда им не рассказывал. Неоновые браслеты – пропуски в места, которые она даже представлять не хотела. Лейла мельком просмотрела дневники Амара, но почти не разобрала почерк. Каждое расшифрованное предложение могло нанести удар ее представлениям о том, кем был ее сын, и несло с собой угрозу новых секретов. И не важно, что она его мать. То, что она узнала о нем, было всего лишь проблеском, подобным лучу маяка, который освещает лишь маленький клочок бушующего моря; остальное тонуло в непроглядной тьме.

Хадия и Худа – дочери своего отца. Они пытались произвести впечатление только на отца и искали только его одобрения. Если он шутил или даже только намекал на шутку, они смеялись. Она знала это с тех пор, как они были маленькими девочками, которые за ужином поглядывали на него, пытаясь понять, не опасно ли сейчас сказать что‐нибудь. Знала по тому, каким восторгом блестели их глаза, когда он позволял им взобраться ему на спину. Он мог мгновенно преобразиться из товарища по играм в родителя, тогда как Лейла была обречена на одну роль и даже в этой роли имела не так уж много власти.

Амар принадлежал ей. Всегда принадлежал. Иногда она даже думала, что они с Амаром похожи на друзей, когда обходили продуктовый магазин, советуясь друг с другом, прежде чем выбрать сироп или чипсы, или когда он бросал ей фрукты, говоря: «Ты можешь их поймать, ты можешь», и она колебалась, но когда у нее получалось, он аплодировал. Амар спрашивал, как прошел ее день, – почти никто этого не делал. Она не могла отрицать, что какой‐то частью сознания не придавала особого значения содержимому ящика и связанному с ним греху, а обижалась больше из‐за того, что он скрывал от нее столь многое. Она чувствовала, что в своей обиде виновата сама. Если бы она не совала нос, куда не следовало, ничего бы не узнала и у нее было бы меньше причин для волнения.