Тело помнит все - Бессел ван дер Колк

В апреле он был уволен со службы, не дослужив всего десять дней до того, чтобы иметь право на полные военные привилегии.

Когда Джулиан вошел в мой кабинет примерно год спустя, я увидел перед собой статного, мускулистого парня, который выглядел подавленным и сломленным. Он сразу же мне сказал, что чувствовал себя ужасно из-за того, что ушел из ВВС. Он хотел построить там свою карьеру, и его всегда высоко оценивали. Ему нравились трудности и командная работа, и ему не хватало в жизни военной строгости.

Джулиан родился в пригороде Бостона, вторым из пяти детей. Его отец ушел из семьи, когда Джулиану было около шести лет, так как не мог больше жить с его эмоционально нестабильной матерью. Джулиан и его отец довольно неплохо ладили, однако иногда он упрекал своего отца в том, что ему приходилось слишком много работать, чтобы поддерживать семью, а также в том, что тот бросил их на воспитание неуравновешенной матери. Никто из его родителей, равно как братьев и сестер, никогда не получал психиатрической помощи, а также не проходил медикаментозное лечение.

В старших классах Джулиан был популярным спортсменом. Хотя у него и было много друзей, Джулиан чувствовал себя неудачником и компенсировал свою плохую успеваемость пьянками и гулянками. Ему стыдно за то, что он пользовался своей популярностью и симпатичной внешностью, налево и направо занимаясь с девушками сексом. Он сказал, что хотел нескольким из них позвонить и извиниться за то, как плохо с ними обращался.

Сколько он себя помнит, Джулиан всегда ненавидел свое тело. В старших классах он принимал стероиды, чтобы нарастить мышцы, и почти каждый день курил травку. Он не пошел в колледж и по окончании средней школы почти год был практически бездомным, так как больше не мог жить вместе со своей матерью. Он пошел служить в армию в надежде вернуть свою жизнь в правильное русло.

Джулиан познакомился с отцом Шэнли в шесть лет, когда посещал занятия по катехизису в приходской церкви. Он помнил, как отец Шэнли выводил его из класса на исповедь. Отец Шэнли редко носил рясу, и Джулиан помнил, что на нем были синие вельветовые штаны.

Затем он помнил, как стоял перед зеркалом в этой комнате. Отец Шэнли сказал ему нагнуться. Он помнил, как отец Шэнли засунул ему в анус палец. Он не думает, что отец Шэнли когда-нибудь проникал в него пенисом, однако уверен, что священник неоднократно засовывал в него свой палец.

В остальном его воспоминания были крайне непоследовательными и обрывочными. У него в голове вспыхивали образы с лицом Шэнли и отдельными происшествиями: как Шэнли стоит в дверном проеме в туалете; как священник опускается на колени и трогает «там» языком. Он не мог сказать, сколько ему было лет, когда это случилось. Он помнил, как священник учил его заниматься оральным сексом, однако не помнил, чтобы на самом деле делал это. Он помнил, как передавал брошюры в церкви, как отец Шэнли сидел рядом с ним на церковной скамье, поглаживая его одной рукой, в то время как другой держал руку Джулиана на себе. Он помнил, как, когда он был уже старше, отец Шэнли подходил к нему вплотную и трогал его пенис. Джулиану это не нравилось, однако он не знал, как это остановить. В конце концов, как он сказал мне: «В округе не было никого, кто бы был ближе к Богу, чем отец Шэнли».

Помимо этих обрывков воспоминаний следы его сексуального насилия явно активировались и проигрывались у него в голове. Иногда, когда он занимался сексом со своей девушкой, у него в голове всплывало лицо священника, и Джулиан, по его собственным словам, «съезжал с катушек». За неделю до нашей встречи его девушка засунула ему в рот палец и игриво сказала: «Ты хорошо работаешь ртом». Джулиан подпрыгнул и закричал: «Скажешь это еще раз, и я, на хрен, тебя прибью!» Затем, перепуганные, они вместе заплакали. За этим последовал очередной «эпилептический припадок», в ходе которого Джулиан свернулся в позу эмбриона: он трясся и хныкал, словно ребенок. Рассказывая мне об этом, Джулиан выглядел очень маленьким и очень напуганным.

Джулиану то было жалко старика, которым стал отец Шэнли, то ему хотелось просто «отвести его в какую-нибудь комнату и убить». Он также неоднократно говорил, как ему было стыдно, как было тяжело признать, что он не мог себя защитить: «Люди обычно боятся со мной связываться, и теперь мне приходится рассказывать вам все это». Он воспринимал себя большим, суровым Джулианом.

В чем смысл историй вроде той, что случилась с Джулианом: когда человек многие годы ничего не помнит, а затем на него наваливаются обрывочные, тревожащие образы, необъяснимые физические симптомы с внезапным мысленным повторением пережитого? Так как я занимаюсь лечением людей, ставших жертвой психологической травмы, моей первостепенной задачей является не выяснение точных подробностей случившегося с ними, а помощь им в том, чтобы научиться справляться с захватывающими их ощущениями, эмоциями и реакциями, при этом не поддаваясь им постоянно. Когда возникает вопрос вины, то, как правило, самой главной проблемой, с которой приходится иметь дело, является самобичевание – человеку нужно помочь признать, что травма не была его виной, что она не стала следствием какой-то его неполноценности и что никто на свете не заслуживает того, что приключилось с ним.

Когда же оказывается замешан судебный процесс, то определение вины становится первоочередной задачей, а вместе с ней и определение возможности предоставления в суде доказательств. Прежде мне довелось работать с двенадцатью людьми, которые пережили жестокое насилие в детстве в католическом сиротском приюте в городе Берлингтон, штат Вермонт.

Большинство из них впоследствии подписали соглашение о досудебном урегулировании с епархией Вермонта.

До начала судебного процесса судья проводит так называемые слушания Доберта, чтобы установить стандарты для экспертных показаний, которые будут представлены присяжным. В деле 1996 года мне удалось убедить федерального окружного судью в Бостоне, что люди с психологической травмой часто теряют все воспоминания о случившемся, постепенно восстанавливая их по кусочкам лишь спустя многие годы. Те же самые стандарты должны были применяться и в деле Джулиана. Хотя мой отчет, направленный его адвокату, и остается конфиденциальным, он основывался на десятилетиях клинического опыта и исследований травматических воспоминаний, включая работу некоторых великих родоначальников современной психиатрии.

Мы все знаем, насколько изменчивой является человеческая память; наши рассказы о прошлом постоянно меняются, мы пересматриваем и корректируем их. Когда мы вместе с братьями и сестрами рассказываем о событиях нашего детства, в итоге неизбежно создается ощущение, словно мы выросли в разных семьях – столь многие из наших воспоминаний разнятся. Подобные автобиографические воспоминания не являются точным отражением реальности; это истории, которые мы рассказываем, чтобы передать наше личное видение случившегося.