Судьба штрафника. «Война все спишет»? - Александр Уразов

Мы вошли в Трансильванию — богатейшую область Румынии. Здесь попадались и немецкие села, которые резко отличались от румынских. Если жилища румын были построены из самана и покрыты соломой или камышом, то кирпичные немецкие дома стояли сплошь под листовым железом или черепицей. Как мы позже узнали, немцы строили дома по типовым проектам специальными организациями, для строительства банки отпускали кредиты с рассрочкой выплаты на 25 лет.

Добротные дома сверкали большими окнами и остекленными верандами с витражами, красовались белой и красной кирпичной кладкой и яркой окраской крыш, окон и дверей, капитальными заборами, вычурными металлическими воротами и калитками с никелированными украшениями.

В одном из таких сел мы остановились на ночлег. Мы вошли через калитку в один из дворов, выложенный разноцветной цементной плиткой, создающей узор вокруг небольшого фонтана с зеркальным шаром над ним. Просторная застекленная разноцветными стеклами веранда обрамлялась вьющимися розами. Напротив дома на другой стороне парадного двора был жилой флигель с кухней, использовавшийся в качестве летнего дома. Флигель переходил в конюшни и другие хозяйственные постройки, которые окружали асфальтированный хозяйственный двор. Там и разместился наш обоз. Кухню старшина вкатил в парадный двор, ближе к фонтану, солдат разместили на сеновале и в соседних домах и постройках.

Я думал, что мы попали в помещичье поместье, но и у соседей были такие же типовые постройки с некоторыми отклонениями в зависимости от вкусов и достатка хозяев. Потом мы проезжали не одно такое село.

В «парадных палатах» разместились командир роты, командиры взводов. Мне с Лосевым предложили спать в летнем флигеле на кровати дочери хозяев. Флигель не отапливался, но вместо одеяла там укрывались перинами. Оказывается, в такой холодной спальне девушка спала всю зиму.

Раздеваясь, я гадал — нужно ли снимать брюки и гимнастерку, ведь по утрам уже серебрился иней, но все же рискнул раздеться до белья и, стуча зубами, юркнул под перину. Подо мной зашелестела вторая «перина» — оказывается, она была набита очистками от кукурузных початков. Подушка была обычная пуховая. Лежать на кукурузных очистках было не очень мягко, но комфортно и, видимо, гигиенично — листья хорошо впитывали влагу, их можно было чаще менять.

Я отлично выспался в холодной комнате под пуховой периной, она облегала тело и надежно защищала от холода, не сползая при смене позы во сне, что часто бывает с одеялом. Мне приходилось даже выставлять наружу голые ноги, чтобы не перегреть их.

Днем мы проезжали через небольшой румынский городок. Ваня Живайкин увидел аптеку и потянул меня с собой, чтобы придать солидности своей миссии — он хотел пополнить ротную аптеку такими дефицитными лекарствами как сульфидин, красный и белый стрептоцид — основными препаратами того времени для лечения венерических заболеваний.

Мы вошли в аптеку идеальной чистоты и блеска под мелодичный звон колокольчика над дверью. На звук вышел под стать светлому аптечному залу белый от волос до башмаков сухопарый старик с румяными щеками. Мы поздоровались, и старик, видимо, спросил, чем может быть полезен, но мы, кроме приветствия, не знали по-румынски и двух слов.

Иван стал произносить по-латыни названия лекарств, но, похоже, не точно. Аптекарь не понимал, разводил руками и мило улыбался. Несколько минут они так изъяснялись, не понимая друг друга, и наконец Живайкин не выдержал и выругался матом.

Аптекарь еще шире расплылся в улыбке, и мы услышали:

— Вы русские?

— Конечно, русские, кто же еще может сейчас здесь быть?

— Аня, Аннушка! — воскликнул старик, повернувшись к открытым дверям в другое, видимо, жилое помещение. — Аня, здесь русские, слышишь — русские! Выйди, пожалуйста, поскорее!!!

Мы увидели вышедшую за прилавок аккуратненькую седенькую старушку, с живым интересом смотрящую на нас.

— Здравствуйте!

— Здравствуйте! Доброго здоровья!

— Вы русские, но почему при погонах? Откуда же вы?

— Он из Красноярского края, а я из Ростова-на-Дону, — ответил я.

— А мы жили в Харькове.

— А как попали сюда?

Старик замялся, еще больше порозовел и ответил:

— Мы эмигрировали в Гражданскую войну. С тех пор живем здесь, имеем вот эту аптеку и перебиваемся с хлеба на квас.

Внешне, конечно, нельзя было сказать, что они сильно бедствовали.

— Ну, и как вам здесь живется?

— Ах, бог мой, вы еще спрашиваете, как!.. Мы давно истосковались по Родине, по русским людям. Вы не знаете, как тяжело жить в чужой стране, вдали от своих. 25 лет мы здесь, а сердце и мысли там, в России… — И старушка приложила кружевной платочек к глазам и носу. Заблестела слеза и в голубых полинялых глазах старика.

— Анечка, не волнуйся, на, выпей. — Старик накапал валерьянки в хрустальный стакан и, долив водой, подал жене. — Да, не приведи господь жить среди чужих.

— Я дам вам сульфидина и стрептоцида, но немного. Немцы и румынские офицеры забрали все, что нашли, хорошо хоть самих оставили живыми. Кричали, мол, ждете русских, коммунистов! А мы и ждали, и боялись, что нам припомнят времена Гражданской войны, начнут мстить.

Старушка как-то стала еще старее, сквозь слезы жадно смотрела на нас, русских, молодых, плечистых, рослых. Может быть, она вспоминала, каким был когда-то ее муж, а может, своих сыновей. Если они есть, то где теперь? Расспрашивать нам было некогда, на улице ожидал обоз.

Живайкин смахнул в пилотку упаковки лекарств и выложил на прилавок советские деньги.

— Нет, что вы! Не надо платить! Я вам это дарю, как своим соотечественникам. Хотя, пожалуй, возьму по одной купюре, чтобы посмотреть, какие у вас сейчас деньги…

Мы быстро вышли, поблагодарив и попрощавшись на ходу, увидев через витрину, как в аптеку бежит старшина, губы которого издавали, видимо, не самые мелодичные звуки.

Ночевали мы в румынском селе. Обоз и кухня разместились на широком дворе, обстроенном вокруг хозяйственными постройками. Это было крепкое кулацкое хозяйство, которое напомнило мне историю про Ноев ковчег — так много было во дворе разной живности: куры, индейки, утки, гуси, свиньи.

У нас в обозе было мясо, но свинина всем осточертела. Старшина, взяв автомат, рыкнул по крупным, размером с индейку, курам. Выбежала из дома хозяйка и, подняв кулаки, визгливо крича, бросилась к старшине, осыпая его всеми проклятиями, которые знала. Старшина выругался и пошел с ревом, как медведь, на хозяйку, повернув автомат в ее сторону, и она, точно злая собака, с разбегу достигнув конца цепи, взвилась на месте.

— Ты, сука, поезжай на Украину, посмотри, что там наделали твои щенки! Где твои муж и сыновья?! Что они делали у нас? «Яйки, млеко, курка»?? А ты, стерва, из-за трех кур из сотни поднимаешь крик! У нас твой фашист последнее забирал!!!

Хозяйка замолчала, ее ярость сменилась страхом. Старшина круто повернул к убитым курам и бросил их в ноги хозяйке. Через ездового-молдаванина он приказал ей приготовить ужин для офицеров.