Глаша - Лана Ланитова

– Нет! Я прошу вас: отпустите меня, – взмолилась Глаша, по щекам побежали слезы.

Мари подошла к ней и лизнула языком щеку, поймав слезинку кончиком горячего языка. От ее нежного прикосновения по телу Глафиры пробежала дрожь.

– Mon cher, не надо так сердиться. Расслабься – станет легче. Я не враг тебе. Пусть, мужчины смеются. C'est La Vie[83]! Они часто злятся, когда женщины обходятся без них. Сие обстоятельство понижает их самооценку, раздутую до небес, как их огромные фаллосы, – проговорила тихо Мари, – я хорошо понимаю тебя: зачем страдать, когда рядом есть искусная подружка? Я сама не раз пользовалась услугами трибад во время моего пребывания в борделе а ля' рус, особенно в те дни, когда было мало клиентов. И не смотри на меня так удивленно, девочка, ты многого еще не знаешь в жизни. Ко многому должна привыкнуть. Но, с твоими данными не стоит унывать, ни при каких обстоятельствах. Владимира я знаю давно, еще со времен его студенческой юности. О, как я тебя понимаю: не любить этого демона – просто невозможно. Он пригласил меня к себе погостить ненадолго, я скоро уеду. Была бы моя воля – я забрала бы тебя с собой.

Глаша слушала все это, не веря своим ушам. Жгучая ревность к белокурой красавице сменилась небольшой признательностью за то, что та доверительно разговаривала с ней.

– Володечка, ну сколько можно? Хватит уже разговаривать. Мы устали ждать,

– проговорила Маруся капризным голосом. – Давай, выгоним ее. Зачем тебе эта гордячка?

– Цыц, Маруся, не распускай язык, пока я не велю!

– Ну, тогда давай, мы ее разденем.

– А вот это можно. А ну, девки, налетайте! Снимите все тряпки с этой красотки.

Глаша пятилась к выходу, а три фурии, налетев на нее, стали как попало срывать одежду. Она поняла, что сопротивление бесполезно: перед лицом мелькали злобные глаза, цепкие руки тормошили и дергали крючки барежевого платья, путались в подвязках, разрывали в клочья батистовые панталоны. Они старались ей сделать больнее, проводя эту унизительную процедуру. В какой-то момент стало страшно, что они могут ее убить.

Барские оторвы, словно свора голодных собак, почувствовали ее липкий страх и потеряли контроль над своими жестокими действиями.

– Но, но, девки, вы поаккуратней. В чем она назад пойдет?

– Голая побежит, – злобно отвечала Лушка, продолжая тормошить неуступчивую барыньку за длинные косы. Сильные руки хватали барахтающиеся ноги. Смеясь, девки сдирали с несчастной нижние юбки, рвали шелковые чулки. Кто-то из них пребольно дернул за лобок, вырвав пучок волос. Лушка старалась с силой развести в стороны голые ноги, показать зрителям всю срамоту и беспомощность Глафиры Сергеевны. Глаша, как могла, сопротивлялась чудовищному натиску. Вдруг, раздался оглушительный визг, крик от боли.

– Charmant! Вот, Игнат, смотри: и где твоя хваленная женская добродетель? Эти патлатые шлюхи похожи на злобных стервятниц. Дал бы я им приказ: убить ее – они бы сделали сие незамедлительно. Смотри: так и стараются сделать ей больнее. Похоже, Лушка укусила нашу барыню за грудь. Оттащи их. Они, от дури и зависти бабской, пожалуй, сорвут с нее и кожу.

– Вольдемар, утихомирьте своих подданных. Они совсем сошли с ума от опия, а может и сами по себе жестоки, – сказала Мари, спокойно взирая на эту картину. Ее саму сильно возбуждало то, что делали безумные холопки. По мере того, как обнажались участки тела Глаши, знакомый зуд проникал в ее потаенные чресла.

Игнат подошел к девкам и растащил их в стороны. Глаша лежала на полу – чуть живая: волосы были расплетены; развратницы сорвали с головы атласные ленты; их жесткие пальцы тянули их из волос, стараясь выдрать живые пряди; голые ноги в нескольких местах покрывали красные, вздутые борозды от ногтей; на обнаженном бедре красовался багровый кровоподтек; на белой торчащей груди пропечатался полукруглый синеющий отпечаток от Лушкиных зубов; один корсет прикрывал талию – его не успели содрать.

– Ну, дуры, такую плоть попортили! Нет, я вам больше не доверю такое тонкое дело, – проговорил Владимир. – Тебе больно, девочка?

Глаша не отвечала, она тихонько плакала, закусив нижнюю губу. Он приподнял ее с пола, аккуратно развязывая шнурки. Сняв корсет, прижал к себе и долгим поцелуем прильнул к соленым от слез, губам. Обнаженная, она уже не сопротивлялась. Казалось: ей все безразлично. В голове настойчиво и горько звучал один вопрос: «Зачем, я не послушала Татьяну? Как отсюда сбежать?»

– Вот видишь, лапушка, я преподал тебе маленький урок в ответ на твое непослушание. Твоя жизнь в имении полностью зависит от меня. Одно мое слово – и найдутся желающие не просто наказать тебя розгами, но и с удовольствием, заметь, с удовольствием – убить. Ладно, я поиграю в доброго барина и нежного любовника: твои ранки болят – я дам тебе лекарство. Это прекрасная травка, восточное зелье. Будет намного легче, боль пройдет, станет очень хорошо. Раньше я поил тебя водкой и вином – ты славно расслаблялась. Поверь: опий гораздо лучше… Для тебя я не пожалею хорошую порцию этого чудотворного зелья. Мне привезли его издалека. Нарочно для дам у меня есть бонбоньерка[84]с восточными сладостями. Сушеный фрукт, он называется инжиром или фигой; внутри его добавлен опий – чистейшего качества. Ты съешь его и вознесешься до небес.

– Владимир, ради памяти моих несчастных родителей, отпустите меня, Христа ради. Я уйду из вашего имения в женский монастырь, – проговорила Глаша, но голос звучал неуверенно. Когда он прижимал ее к себе обнаженной грудью, боль и обида куда-то уходили. На их место приходило предательски сильное желание. Она едва справлялась с ним, стыдно было признаться, что она все так же продолжала хотеть его близости.

– Assez, mademoiselle![85]Глупая гусыня, я был о тебе лучшего мнения, – он резко оттолкнул ее. – Ничего, мое зелье вмиг тебя сделает послушной. Странно, что опиумный дым до сих пор на тебя не подействовал. Я сейчас раскурю еще одну папиросу… Игнат, свяжи ей пока руки и ноги.

Он подошел к маленькому блестящему столику, длинные пальцы зажгли тонкую бумажную трубочку, вставленную в костяной мундштук. Он затянулся, закатив серые глаза, и с наслаждением выдохнул коричневатый дым. Казалось, Владимир впал в какой-то транс: сидя по-турецки в шелковом шлафроке, он походил на султана, его торс раскачивался из стороны в сторону, лицо побледнело, отяжелевшие веки прикрыли туманный взгляд, губы шептали восточную мантру. Затем он встал и, подойдя к связанной Глафире, от всей души дунул в лицо опиумным дымом. Дым, пройдя через губы и тонкий изрез чувственных ноздрей, попал ей прямо в горло, и нос.

Она закашлялась, глаза заволокло слезами. Некоторое время спустя, она почему-то послушно открыла рот. Владимир, чуть задержав в ее рту пальцы, положил на высунутый язычок какой-то сморщенный и неприглядный на вид, фрукт. Глаша раскусила его: зубы вязли в сладкой и удивительно тягучей клейковине, приятно похрустывали мелкие зернышки, небольшая горчинка послевкусия не испортила впечатления от диковинной восточной сладости.