Одно слово стоит тысячи - Чжэньюнь Лю

Лао Цуй рывком сдернул с него одеяло:

— Он еще, твою мать, притворяется, ах ты развалина, я с тобой еще не рассчитался!

Видя, что Лао Цуй разгневан не на шутку, Лао Сунь уселся на кровати и, перестав притворяться, начал, не умолкая, каяться:

— Брат, можешь ничего не говорить, я виноват… Полгода прошло, я думал, что все уже позади, кто же знал, что они снова примутся сводить счеты?.. Я ведь просто пошутить хотел, а тут дело чуть убийством не кончилось… Надо для начала заняться твоей рукой, сколько бы ни стоило, я все оплачу. — Заметив, что Лао Цуй взбешен, он поспешно подставил ему свое лицо: — Если ты все еще злишься, выпусти злость, ударь меня.

Как говорится, и смех, и слезы, но отныне Лао Цуй решил заниматься только скупкой ослов и больше никогда не устраивать судьбы людей. Ну а это как нельзя лучше совпадало с желаниями Лао Суня.

У Моси после побоев долго не мог оклематься: во-первых, у Ни Третьего были большие кулаки, а во-вторых, У Моси растерялся и не успел себя защитить, поэтому все удары пришлись ему по физиономии. Дождавшись, когда Ни Третий уйдет, У Моси поднялся с земли. Проведя рукой по лицу, он перепачкался кровью. Потом он принялся подбирать рассыпавшиеся пампушки и складывать их обратно в корзину, перемазав кровью и то и другое. Прилюдное избиение было еще позорнее, чем выставление за порог управы. Поэтому идти на перекресток продавать пампушки У Моси совершенно не хотелось, да и как их продавать, если все они перепачкались в крови и грязи. Задрав кверху расквашенную физиономию, домой он идти тоже боялся. Поэтому, толкая перед собой тележку, он для начала направился на товарный склад, где жил, пока разносил воду. Там он набрал таз воды, хорошенько умылся и как следует очистил одежду. Потом набрал еще один таз воды и по одной перемыл все пампушки, что лежали в его тележке. Закончив с пампушками, он принялся за корзину. И только приведя все в надлежащий вид, он наконец двинулся к пампушечной на улице Сицзе. Признаваться в том, что его избили на улице, У Моси было стыдно, поэтому пока что он решил про это умолчать и рассказать чуть позже, когда соберется с духом. Однако ему требовалась какая-то причина, чтобы объяснить свое возвращение У Сянсян. Тогда он решил сказать, что у него прихватило живот. Одной рукой продолжая толкать тележку, а другой — схватившись за живот, он вошел в дом. Он и не думал, что У Сянсян уже давно обо всем знает; сидя на бамбуковом стуле, подаренном Лао Лу, она утирала слезы и сопли. Понимая, что ничего утаить ему не удастся, У Моси убрал с живота руку и попытался все скрасить:

— Ничего страшного, подумаешь, подрались из-за ерунды.

У Сянсян заголосила:

— Если тебя избили, так уж и говори, чего врать, что ты дрался!

Поняв, что и здесь ему ничего не скрыть, он сказал:

— Хорошо еще, что цел остался.

Не обратив на его слова никакого внимания, У Сянсян запричитала:

— Когда я на тебя глаз положила, то смотрела не только на то, что ты работал при уездной управе.

— В смысле? — отозвался У Моси.

— Зная, что раньше ты был забойщиком, я думала, что буду за тобой как за каменной стеной. Вот уж не ожидала, что едва ты выйдешь продавать пампушки, как тебя побьют.

Не подними У Сянсян сейчас эту тему, У Моси и забыл бы, чем занимался раньше. А тут в нем прямо-таки забурлила кровь. У Сянсян продолжала:

— Пока тебя в моей жизни не было, меня так никто не обижал. Едва у меня появился мужик, его избили. Да если такое продолжится, то о пампушечной можно вообще забыть. — Помолчав, она продолжила: — Ты думаешь, что тебя избили просто так? На самом деле это предупреждение, чтобы мы убирались вон. Если у тебя есть угол, где мы бы могли приткнуться, я готова хоть сейчас собрать вещи. Если же мы останемся терпеть все это, то, боюсь, в покое нас не оставят! — Помолчав, она добавила: — Пока у моего ребенка был жив отец, так нас даже мухи боялись, а про людей и говорить нечего. Но он помер, и остались мы неприкаянные. — Хлопнув по полу, она вновь заголосила: — Несчастный ты мой человек, да на кого же ты нас так рано покинул!

Демонстративно оплакивая своего Цзян Ху, она делала это У Моси назло, словно подстрекая его. У Моси понимал, что в чем-то У Сянсян права. Если сегодняшнее нападение Ни Третьего было обычным выяснением отношений, то они могли это стерпеть. Но если их хотели выдворить из лавки, то У Моси некуда было податься. Будь он один, было бы проще; брался бы за любую работенку и как-то бы выкручивался, но с женой и ребенком идти ему было некуда. Единственным возможным вариантом оставалась деревня Янцзячжуан. Но даже если предположить, что У Сянсян согласилась бы туда переехать, сам У Моси туда переезжать не хотел. Полгода назад, когда У Моси женился, он не стал докладывать об этом Лао Яну, ведь они навсегда разорвали отношения. Все эти годы вплоть до переезда в лавку под названием «Парные хлебцы У» У Моси словно пробирался через ухабы: работал то забойщиком, то водоносом в красильне, то пребывал в учениках у священника Лао Чжаня, то устроился в бамбуковую артель к Лао Лу, то очутился на улице, то трудился огородником в уездной управе. Ему стоило больших усилий наконец устроиться в жизни, и вот его снова собирались прогнать. Как бы ни был труден его путь, У Моси всегда шел дальше, а тут какой-то Ни Третий взял и завел его в тупик. Чем громче голосила У Сянсян, тем сильнее бушевал огонь в сердце У Моси. Вдруг он направился на кухню. Когда он оттуда вышел, в его руке поблескивал охотничий нож Цзян Ху. Увидав, что он с ножом, У Сянсян мигом прекратила вопить и спросила:

— Ты куда собрался?

— Убивать Ни Третьего.

У Сянсян презрительно сплюнула:

— Ты зациклился на этом Ни Третьем, но знаешь ли ты, кто стоит за его спиной?

Тут У Моси разом прозрел и, выйдя с ножом за ворота, подобно перекупщику ослов Лао Цую, вместо того, чтобы направиться на улицу Бэйцзе к Ни Третьему, быстрыми шагами пошел в направлении «Хлопковой лавки Цзяна», что располагалась на улице Наньцзе, где собирался свести счеты с Цзян Луном и Цзян Гоу. Когда он вышел из дома, все в нем кипело яростью, но около центрального перекрестка в нем снова проснулось малодушие. Цзян Луна и Цзян Гоу он как-то встречал, и пусть им было далеко до Ни Третьего, оба они тоже выглядели внушительно. Одного Ни Третьего У Моси еще бы одолел, но сразу с двумя братьями он боялся не справиться. Хотя раньше ему приходилось забивать свиней, людей он никогда не убивал. Помнится, несколько лет назад появлялась у него мысль разделаться с извозчиком Лао Ма из деревни Мацзячжуан, но, уже придя в его деревню, У Моси все-таки решил этого не делать, лишь мысленно порешил всех тех, от кого хотел избавиться. Вот и сейчас, имея самые серьезные намерения, он вряд ли бы совершил убийство. Но с другой стороны, зачем он тогда взял с собой нож? Тут У Моси стал думать о своей жене У Сянсян, которая в сложившейся ситуации повела себя как-то странно. Другие жены стали бы уговаривать своих мужей не осложнять дело, а У Сянсян, видя, что ее мужа только что избили, напротив, подстрекала его на убийство. У Моси уже взял нож и отправился на расправу, поэтому хода назад не было. Воротись он назад, У Сянсян поднимет его на смех, да и что он скажет другим? Ближе к полудню городские улицы уже заполнились народом, и шагающий по ним вооруженный ножом У Моси явно давал понять, что бочка с порохом взорвалась, поэтому все побросали свои занятия в ожидании горячих разборок. К осведомленным прохожим после некоторых расспросов присоединялись новые зеваки. Если бы вокруг никого не было, то У Моси взял бы и ушел с полдороги куда-нибудь в укромное место. Но теперь, когда со всех сторон его обступила толпа, он просто не мог пойти на попятную. Стиснув зубы, он наконец дошел до «Хлопковой лавки Цзяна». Перед лавкой, наполовину вкопанный в землю, возвышался огромный, размером в чжан, каменный валек. У Моси, слегка отклонившись назад, поставил на него ногу и, набравшись смелости, громко крикнул: