В пучине Русской Смуты - Максим Зарезин

Ливонский дворянин Детлеф фон Тизенгаузен, муж весьма красноречивый, произнес от имени всех Немцев краткую речь, в коей благодарил царя за милостивое, отеческое предложение, и клялся, что все они будут до гроба верны отцу своему, государю Всероссийскому. Царь ответствовал: «Молитесь, Немцы, Богу о моем здоровье, пока я жив, вы не будете ни в чем нуждаться», и указав на жемчужное ожерелье свое, примолвил: «и этим поделюсь с вами». Потом протянул к ним руку с жезлом и дозволил каждому целовать ее; царевич также всех допустил к своей руке. За тем приглашены они к обеду.

Русские господа удалились из залы; остались только царские советники; внесли стол и поставили прямо против государя и сына его. Пожилые и знатнейшие из Немцев должны были занять места так, что царь всех их хорошо мог видеть; а младшие сидели к нему спиной. Всем прислуживали бояре. На столе, покрытом скатертью, находился белый, вкусный хлеб, с солью в серебряных солонках. Пир начался таким образом: в первой ноше подано было столь много блюд, что на столе, при всей обширности его, не осталось почти места, где было бы можно положить кусок хлеба. Носили кушанья до самого вечера. Много было всякого сорта пива, меду и вин иностранных. Царь поставил первое блюдо пред собою и, отведав, сказал: «приглашаю вас, любезные Немцы! на мою царскую хлеб-соль». «Даруй, Господи! здравие и благоденствие царю, отцу нашему!» отвечали они почтительно, встав с своих мест и благословляя царскую трапезу; таким же образом приветствовал он Немцев при первом бокале, назвал каждого по имени и примолвил: «пью за ваше здоровье; следуйте моему примеру!»

Бояре старались напоить гостей; но гости хотели быть умеренными, узнав от приставов, что царь любил трезвость и ненавидел пьянство. Царь, заметив это, рассмеялся и спрашивал их, почему они не веселятся и не пьют за здравье друг друга, как у них водится? Когда Немцы отвечали, что они, благоговея пред его величеством, не смеют предаваться шумному веселью, и что пред лицом его должно быть трезвым, он возразил: «Я вас потчиваю, как хозяин; веселитесь, как угодно, не опасаясь нарекания; пейте за мое здоровье! Лошади готовы: когда настанет время, вас отвезут невредимо». Сказав, государь встал, чтобы идти к царице; для гостей же велел принести напитки в серебряных бочках с золотыми обручами, и поручил боярам употчевать их так, чтобы они забыли все житейские горести: воля царская была исполнена, и Немцы большею частью не знали, как домой добрались.

28 декабря их призвали в Розряд (государственную канцелярию) и разделили на четыре статьи: в первой были старшие и знатные дворяне, коим объявили, что царь, отец их, благоволил осчастливить каждого из них своею милостью: сверх ежемесячного содержания, жалует им по 50 рублей в подарок, по венгерскому кафтану из золотой парчи, по куску черного бархата, по связке дорогих соболей, для приличной одежды, да по 50 рублей годового жалованья и по 800 четвертей земли с сотнею душ крестьян, в потомственное владение. Все это они получили на другой день. Ко второй статье причислены были дворяне средних лет; каждому из них пожаловал государь: 30 рублей в подарок, 30 рублей годового оклада, кусок красной камки, 40 соболей, парчовой кафтан и 500 четвертей земли с 50 крестьянами. В третьей статье находились молодые дворяне и заслуженные воины; каждый из них получил 20 рублей в подарок, столько же в годовой оклад, кусок простого бархату и кармазину, 40 соболей и поместье с 30 крестьянами. Четвертая состояла из молодых людей, большею частью из слуг; каждому из них дано было 15 рублей в подарок, столько же на жалованье, кусок кармазину и желтой камки, небольшая связка соболей и 300 четвертей с 20 крестьянами.

Вместе с тем объявлено было Немцам, что после такой награды, царь имеет право требовать от них обязательства быть готовыми на войну с врагами, если он их потребует. Таким образом, по милости Бориса Феодоровича, иной бедняк в короткое время сделался богачом. Немцы, до сих пор угнетенные горестно, не помнили себя от радости и прославляли великодушие Русского государя.

В 1602 году прибыло в Россию посольство от города Любека, состоявшее из бургомистра Конрада Гермерса, ратсгера Генриха Керхринга и секретаря Иоанна Брамбахия, с просьбою от имени всей Ганзы даровать ей полную свободу в торговле с Россией, возобновить старинные привилегия купцов Ганзейских и восстановить в Москве прежнюю их контору. Борис Феодорович отвечал посольству, что с Ганзою он не хочет иметь никакого дела, ибо вовсе ея не знает; с Любеком же, городом известным и уже получившим в России значительные торговые выгоды, не уклоняется быть в дружбе и добром согласии; вследствие чего, дает ему право учредить контору на прежнем основании. Столь доброе расположение царя могло бы доставить Любеку важные выгоды, если бы Россия наслаждалась спокойствием.

Одним словом, царь Борис старался управлять государством так, чтобы имя его славилось в землях отдаленных, и чтобы держава его процветала в мире, и благоденствии. Он любил строить новые города и поправлять старые: обвел Москву белою каменною стеною, а Смоленск весьма высокою и крепкою, в 23 фута толщиною; построил, сверх того, на южной границе, для защиты от Татарских набегов, две крепости, из которых одну назвал своим именем, Борисоградом, а другую, во имя всех царей, Царевым городом. При всем том Бог не благословил правление сего государя, потому, что он достиг престола коварством и злодеянием. Небесное правосудие жестоко наказало его, воздав ему по делам: все семейство его погибло.

Жестокий враг Немцев, Богдан Вельский, виновник многих неистовых дел царя Иоанна Васильевича, первый возмутил спокойствие Годунова: посланный им на Татарскую границу, для надзора над строением Борисограда, Вельский исполнил царское поручение; но, достроив крепость, объявил, что Борис Феодорович есть царь Московский, а он Борисоградский. Впрочем изменник недолго величался пышным титулом: Борис велел привезти его в таком уборе, который приличествовал не государю, а гнусному бунтовщику, и который Богдану был весьма кстати. Помня клятву, в течение пяти лет никого не казнить смертью, царь даровал преступнику жизнь, но велел описать все его имение, отпустил всех крепостных людей его на волю, с правом служить кому хотят, и приказал своему капитану, Шотландцу Габриелю, бывшему, до приезда вышесказанных докторов, лейб-медиком, вырвать у самодельного царя, Богдана, длинную густую бороду; после чего сослал его в Сибирь, где, вероятно, пропала у него охота выдавать себя за царя.

По усмирении этого крамольника, явились другие зложелатели Борису; то были четыре брата Никитичи, которые, как выше сказано, по смерти царя Феодора, могли бы взойти на престол, если бы не отказались от скипетра и не упустили его из рук своих. Они были раздражены поступками царя с Богданом Вельским; однако таили свою злобу и всегда казались покорными; между тем наученные неудачею Вельского, замышляли иным средством избавиться от Бориса, отравою. Собственные их слуги открыли умысел: Никитичи лишились всего, что имели, и были сосланы, подобно первому изменнику.

После сего происшествия, царь сделался весьма осторожен: бережно употреблял пищу, и для своей безопасности учредил телохранителей из нескольких тысяч стрельцов: они должны были оберегать его во дворце днем и ночью и провождать всюду, даже в церковь. Одним словом он вел такую жизнь, что бояре не могли вредить ему ни ядом, ни железом. Тогда злоумышленники, оставив прежнее оружие, убийство и отраву, прибегнули к другому коварству; а исполнителем своего замысла избрали настоящего демона, при помощи коего совершили чудеса. Справедливо говорить один писатель: «И сам Стигийский Плутон не отважится на то, что сделает неутомимый чернец и коварная старуха».