Университетская роща - Тамара Каленова

— В другой раз, — улыбнулся Крылов. — А нынче, так уж и быть, на Степановские дачи… Кумыс пить.

И он возобновил подготовку к походу. Собрал мешок ржаных сухарей. Вместе с Немушкой и Габитовым сшил две парусинные палатки; одну побольше — для молодежи, вторую маленькую для себя. Изготовил папки-ботанизирки. Выпросил в госпитальных клиниках кое-какие необходимые лекарства. Оставалось получить в канцелярии проездной лист — и в дорогу.

Ранним июльским утром две подводы-долгуши остановились у Дома общежития. Студенты, отъезжающие на ботаническую практику, начали выносить немудрящий походный скарб: сундучки, плащи, узлы с одеялами. Немушка старательно укладывал пожитки, одаряя всех широкой улыбкой. Уж как рад был помощник, что Крылов решил взять его с собою!

Провожающих было немного: студенты, остающиеся на время летних вакаций в городе, два педеля, дозиравшие за образом жизни студентов, да Степан Кирович Кузнецов.

— Господа, господа… Привезите медведя! — шумели провожающие.

— Телеграфируйте о своем прибытии на Алтай.

— Ха-ха… Дятел простучит!

— Nikola, зачем вы учебники с собой берете? Кто их таскать за вами станет?

Кузнецов крепко пожал Крылову руку и, кивнув в сторону молодежи, с легкой завистью заметил:

— Веселая у вас компания, Порфирий Никитич. И мне бы нынче в поле… Раскопом заняться. Да нельзя.

Крылов сочувственно склонил голову. Он понимал глубокую обиду Степана Кировича: в окрестностях Томска обнаружились могильники со следами стоянок древнего человека, а господин попечитель предписал из библиотеки ни шагу. Дескать, не все пожертвованные фонды разобраны. Имелась в виду, прежде всего, библиотека самого Флоринского, которую он недавно подарил университету. Можно подумать, что не от работы с этими фондами, будто у рыбы окуня, покраснели глаза библиотекаря, не от сидения над карточками глаголем согнулась его спина!

— Душевно сочувствую, — сказал Крылов. — Мы ведь тоже нынче — на демократических началах…

Они поняли друг друга. Сам любитель истории и путешествий, Флоринский мало в ком еще признавал право на подобную страсть. Хотя и гордился созданными под его попечительством университетскими музеями, но коснись до дела — ни времени, ни денег…

— Пусть вам заздоровится на всем пути и сопутствует удача, — пожелал Степан Кирович. — О своих близких не беспокойтесь. Приглядим.

— Спасибо, — ответил Крылов. — Спасибо, дорогой Степан Кирович! Что ж, пора и в дорогу…

— С богом…

Крылов дал знать Немушке, и тот понужнул мохнатую, как собака, низкорослую университетскую лошаденку. Вторая коняга рыжей масти двинулась вперед послушно, стараясь не отставать.

Научная экскурсия к Золотым горам началась.

Вопреки своему невзрачному виду, лошади тянули ходко, и город скоро кончился. Пошла дачная местность: лесистые холмы, уютные ложбины, чистые ручьи, темно-зеленые клубы молчаливых кедровников.

Сначала, в близости от тракта, часто попадались и деревни. Это были преимущественно старожильческие поселения, небольшие, в двадцать-тридцать дворов. Хлебных полей встречалось мало. Зато сенокосные угодья по ту и по сю сторону дороги лежали изобильные. В деревнях было пустынно и пыльно. Вскоре и эти места человеческого обитания все реже стали попадаться на пути — и пропали вовсе. Придвинулась настороженная незнаемая тайга.

Исподволь, с интересом Крылов присматривался к спутникам. Экскурсионные условия, или как ныне модно стало говорить, «экспедиционные, полевые», явились той самой редкой возможностью, которая позволяла поближе сойтись с господами студентами; повнимательнее разглядеть их, наконец. Как ни странно, обучение в стенах высшего учебного заведения мало способствовало сближению: грустный парадокс.

Многие границы, баррикады, препятствия видимо и невидимо противодействовали нормальным взаимоотношениям обучателей и обучающихся. Близкое общение профессоров и студентов вне лекций и лабораторий строго порицалось. Конечно, профессора нарушали сие нелепое требование и в совместной исследовательской работе обходили его, но далеко не все. Томские профессора Зайцев, Кащенко, Салищев и некоторые другие, следуя примеру истинных наставников молодежи Менделеева, Мечникова, Пирогова, Тимирязева, окружают себя учениками-друзьями, учениками-единомышленниками, руша всяческие заставы. Но чего это им стоит!

Суров университетский устав. Особенно последний, 1884 года, упразднивший не только автономию университетов, но и права студентов на корпорации, дарованные предыдущим, более мягким уставом 1863 года. Кстати, Василий Маркович Флоринский принимал в выработке ныне действующего устава и правил для студентов самое непосредственное участие…

В памяти возникло желтоватое лицо Флоринского, послышался его назидательный голос: «Надеюсь, господин Крылов, что вы будете усердно пекчись не токмо о научных познаниях молодежи, но и о ее нравственном благополучии». Многозначительное напутствие: на ботаническую практику, в основном, вызвались студенты строптивые, склонные к обструкторскому образу мыслей, и Василий Маркович как бы давал задание держать ухо востро. Крылов сделал вид, что намека не понял.

Студенты поначалу шли бодро и весело. О чем-то говорили, смеялись. Потом голоса их поугасли, смеха стало поменьше: давала о себе знать дорога. Первый день в экспедиции всегда самый трудный.

Но без него не будет ни второго, ни третьего… Поэтому Крылов все шагал и шагал впереди маленького отряда, не давая команды на отдых, решив сделать только одно послабление для первого дня пути — остановиться на ночлег не под открытым небом, как наметил было прежде, а у знакомого пасечника, на заимке.

Пасека появилась поздно вечером. Экскурсанты успели изрядно утомиться. Трое из них откровенно легли на подводах и даже на взгорках не слазили, позабыв или даже не желая помнить, что и лошади устают.

У Крылова тоже горели подошвы, ломило спину, но он, не подавая виду, проследил за тем, чтобы его подопечные устроили в амбаре постели из соломы, умылись, развесили сушить обувь; проверил, нет ли стертых ног. И только после этого занялся костром, предвкушая желанный возле него отдых.

Пасечник, одинокий молчаливый старик с короткой, но широкой бородой, которую образованные люди называют «ассирийской», а в народе именуют «прямой лопатой», выставил полведра меду и занялся починкой упряжи, решительно ничем более не высказавши своего отношения к нежданным гостям. Казалось, глухая таежная жизнь лишила его не только способности собеседовать, но и возможности проявлять какие-либо чувства. Помнится, в первый раз это сильно удивило Крылова, а потом он пригляделся и понял, что пасечник добрый, хороший человек. Только доброта и приветливость его выражаются не в словах, а в поступках: дать ночлег, поделиться провизией, угостить медом, проводить до раздорожья, до «крестов», указав нужное путнику направление, — ни о чем не спрашивая.

Немушка распряг лошадей, спутал их и пустил на поляну; кони смирные, городские, в чащобу не полезут — и сам подсел к пасечнику.