Железный человек - Андреас Эшбах

Будет собрана новая команда конструкторов, объяснил генерал, люди, которые никак не связаны с теперешними разработчиками и которые могут работать совершенно независимо от них. Они снова пройдутся по всей системе на предмет её надёжности, радикально, непредубеждённо и без оглядки на расходы. Это будут по большей части люди из области космической техники, привыкшие обходиться с такими концептами, как выход из строя безопасным образом и наиболее неблагоприятный вариант. Где надо, система будет изменена и усовершенствована дополнительными мерами в сторону безопасности. Всеми возможными способами будут созданы препятствия тому, чтобы мог повториться такой отказ системы, какой случился у сержанта Леонарда Зайнфельда.

– Значит ли это, что потребуются дополнительные операции? – спросил Форрест Дюбуа.

Генерал молчал. Врач тоже ничего не сказал. Слова были излишни.

Мы и так знали, что да, потребуются.

Солнце светит на правых и виноватых. Дует горячий ветер.

Флаги плещутся над нами, как звёздно-полосатый прибой. Трубы трубят и сверкают в ярком свете дня.

Мы стоим по стойке смирно. Гроб утонул под знамёнами, венками и цветами. Но мы-то знаем, что в нём лежит. А большинство присутствующих даже не догадывается об этом.

Нескончаема череда говорящих короткие и длинные речи. Фразы одни и те же, слова бесцветно-серьёзны, голоса исполнены пафоса. Отечество. Родина. Честь. Отвага. Выполнение долга. Раз за разом все заклинают Бога, как будто есть сомнения в том, что Он примет эту душу.

Униформы. Ряды блестящих орденов на груди героев. Капли пота на лбу, но никто не отваживается их стереть. Выдержка, дисциплина, надо оказать последние почести павшему товарищу – вот что главное, остальное не в счёт.

Неужто некоторые из тех, кого мы считали ответственными за проект, имели в конце какие-то тайные сомнения? Сомнения в человечности Лео, в существовании его души? Люди ли мы ещё или уже нет? Если какие-то части в нас стальные, делает ли это нас менее людьми? Если да, то в чём такая уж разница между сталью и кальцием? Между сталью и углеродом? Разве сталь не содержит в себе тот же углерод? Я не знаю точно, но, кажется, что-то подобное читал. Что отнимают машины от нашей человеческой сути? Мне кажется, это неправильная постановка вопроса, потому что он уже заранее содержит в себе предвзятость. Вопрос должен звучать так: разве машины как-то уменьшают нашу человеческую суть? Разве машинам такое под силу? Я не верю. Разве карманный калькулятор уменьшает нас тем, что он тоже умеет считать? Или компьютер? Разве роняет нашу человечность тот факт, что компьютер тоже может стать гроссмейстером? Но как же? С кем мы потом пойдём выпить пива – с победившей машиной или с трагическим проигравшим? Разве не по этой причине мы строим машины: чтобы они могли что-то делать лучше, чем мы? Только поэтому мы строим экскаваторы, куём железо, прокладываем телефонные линии.

Но если машины, стальные кости, искусственные глаза действительно отнимают у нас долю человечности – как быть тогда с тем, у кого вставлен искусственный тазобедренный сустав? Или электростимулятор сердца? Спица в кости? Слуховой аппарат? Очки? Где проходит эта граница? Если человек с искусственным сердцем больше не человек, то какой смысл вживлять ему это сердце?

Военный раввин перешёл на псалмопевный иврит. У меня нет ответа. Ни у кого нет ответа. Всё, что у нас есть, только вопросы. И надежды, в лучшем случае. Стая птиц пролетает над нами с криками, будто собралась штурмовать само солнце.

Билл Фриман, голый, как обычно, после того, он уже умастился своими кремами и теперь ждёт, когда они впитаются.

– Они били моего отца, когда он был молодым, – рассказывает он мне. Я одеваюсь. – Били, понимаешь? Как бьют скотину. Как осла подгоняют, если он не хочет или уже не может идти. Потому что он был чёрный. Я видел на нём шрамы, но уже только на мёртвом. Он всю жизнь их скрывал. – Билл похож на бога из чёрного эбенового дерева. Он поднимает руку, напрягает бицепс, и умащённая кожа поверх мускулов блестит, как чёрный лак-металлик. Я смотрю на эту кожу, но от моих глаз не ускользает между делом и его полувыпрямленный член. Он тоже блестит. – Тогда я впервые пожелал себе стальную шкуру. Из бронированной стали, понимаешь? – Билл смотрит на меня сверху вниз, и его рот искривляется в презрительной усмешке: – Нет, тебе этого не понять, ты же белый!

Я спрашиваю себя, понимал ли я когда-нибудь, что творится с другими. Что ими движет. Что привело их сюда, что уготовило им эту участь.

Я спрашиваю себя, понимал ли я когда-нибудь, что побуждало меня самого. На самом деле, я имею в виду.

Свобода и мир – принадлежат обществу точно так же, как и индивидууму. Поэтому мудрый не забывает, благодаря чьим заслугам он ими пользуется, кто делает так, чтобы никакая политическая необходимость не призывала его к оружию, к охранной службе, к обороне крепостей.

Сенека. Нравственные письма

Утро понедельника было необычайно ясным и холодным. И в порту происходило много чего.

Вначале я увидел только корабль. Большой, даже из моего кухонного окна его невозможно было не заметить – металлический колосс серой военной окраски, усаженный, как рождественская ёлка, антеннами и вогнутыми радарами и имеющий – в маленьком порту Дингла – вид какого-то монстра-насильника. Я вышел из дома, не обращая внимания на своих сторожей, и по дороге в город обнаружил, что на корме военного корабля реет оранжево-бело-зелёный ирландский флаг. Корабль назывался «L.Morrigan», и, судя по количеству удивлённых зрителей, собравшихся у пирса, я был не единственный, кто ничего не знал о каких-либо манёврах ирландского военного флота.

Но внимание зрителей лишь частично относилось к серому кораблю. Большей сенсацией, как я видел, было для собравшихся количество полицейских, наводнивших порт. Синих полицейских машин было больше, чем когда-либо видело на одном месте всё графство Керри, не говоря уже о самом Дингле. Причалы были взяты в кольцо, мужчины в перчатках и в белых защитных костюмах размеренными движениями обыскивали каждый квадратный дюйм грязного асфальта, а в самой бухте мелькали два водолаза под опекой нескольких военных в гребной лодке.

Я приблизился к этому скоплению людей. Мужчины в надвинутых на лоб бейсболках и женщины в крепко повязанных головных платках с мрачными минами комментировали действия полиции своими суровыми голосами.

Я оглядел корабль с антеннами. Повинуясь импульсу, включил свой телескопический взгляд, чтобы посмотреть на лица матросов. Молодые мужчины, ничего другого и ожидать было нельзя, и, разумеется, никого из них я не знал, но мне не раз и не два показалось, что за некоторыми смотровыми люками я разглядел американскую униформу. Было ясно, что это не манёвры.

Я счёл благоразумным пройти дальше, не останавливаясь здесь. В моей жизни были более неотложные вещи. Банк, например, который задержал мою кредитную карточку. Или почта, которая задерживает мои посылки.