Петр Николаевич Дурново. Русский Нострадамус - Анатолий Бородин

В-третьих, развращение общественных нравов достигло невиданных прежде масштабов: открылось множество кафе, «кишевших темными дельцами, альфонсами и дешевого разбора уличными Венерами»; горы порнографической литературы; в газетах – объявления с предложением интимных услуг; в кафешантанах – циничные песенки полуголых девиц; расцвели игорные дома – «всеобщая распущенность захватила самые разнообразные круги»[397].

В-четвертых, дряблость, пассивность, безропотность и покорность русской обывательской массы поражала: с нее собирали деньги на забастовщиков, на вооруженное восстание, на ее глазах поругали ее святыни.

В-пятых, со всей силой проявились аморальность леволиберальной общественности, отсутствие у нее патриотизма и государственности. «Эта общественность последовательно продолжала начатую ее вождями непримиримую борьбу за власть, не желая отмежевываться от революции»[398]. «Всяческое мало-мальски патриотическое настроение или действие толпы, враждебной радикалам революции, немедленно осмеивается или обругивается Черною сотней. Газеты старательно пользуются всяким случаем, чтобы привести все русское в омерзение. Вся Русь, ее история, а тем паче современный быт изображается в самых отвратительных картинах», – свидетельствует И. Е. Забелин[399].

В-шестых, недоброжелательное отношение общества к самому министру, против него предубежден царь, не любили его и чины министерства («это чувство разделялось между прочим и мною», – признается Д. Н. Любимов).

Наконец, положение осложняли свойства «главы правительства, с которым, как ни на есть, Дурново приходилось, хотя бы и в ничтожной степени, считаться или же вести борьбу»[400].

«Было отчего в отчаяние прийти. Время было прямо ужасное», – справедливо заключает Д. Н. Любимов.

Начало деятельности

Однако П. Н. Дурново, «которого я близко наблюдал, – продолжает Д. Н. Любимов, – особенно первое время, нисколько не был этим угнетен. Напротив, он как-то сразу воспрял духом . Он стал говорить как-то громче, как-то даже выпрямился, так что это производило впечатление, – по крайней мере на меня – точно он стал выше ростом». Сразу стал подтягивать все подразделения министерства. Сам работая «с раннего утра до поздней ночи», жестко потребовал работы других[401].

«Первые недели после назначения министром он положительно не отходил от своего письменного стола, и его телефонный звонок не раз будил меня даже ночью, но зато все служащие знали, что и его в случае необходимости можно потревожить во всякое время»[402].

Начал он с главного: надо было во что бы то ни стало поднять авторитет власти. «В этих видах, – вспоминал В. И. Гурко, – он сразу прекратил издание таких распоряжений, которых власть по обстоятельствам времени не была в состоянии исполнить, а принялся бить по местам наименьшего сопротивления. Здесь он выявил ту последовательность и даже беспощадность, которые должны были внушить населению уверенность, что власть не играет словами и осуществляет принятые ею решения до конца».

Первое время, до непосредственного ознакомления с общим положением страны, «Дурново не отдавал себе отчета о степени опасности, угрожавшей государству», чем и объясняется, по мнению В. И. Гурко, его отрицательная реакция на предложение А. В. Герасимова произвести массовые аресты в столице. Когда же командиры воинских частей гарнизона столицы, кроме Г. А. Мина, заявили на собранном им совещании, что не ручаются за свои части «в случае их привлечения к подавлению народных волнений», а городовые и околоточные одной из частей Петербурга отказались исполнять свои обязанности, он осознал масштаб угрозы[403].

«Тем не менее, – продолжает В. И. Гурко, – Дурново не растерялся и без излишней торопливости и нервности продолжал идти по избранному пути. Сильная власть главного руководителя как-то сразу почувствовалась ее исполнителями, как столичными, так и провинциальными, и каким-то магнетическим током передалась им. Выказывает в это время Дурново и умение лично импонировать на людей и внушать им веру в непреклонность своих решений»[404].