Обреченный царевич - Михаил Попов

Положение Пианхи укреплялось, потому что, несмотря на свое самодурство, он хорошо знал свое дело, храмовые закрома были заполнены почти так же хорошо, как и его собственные. Аменемхет приблизил его к себе, даже взял в мемфисское путешествие, после чего все, кто относился к храмовой обслуге, мысленно пали ниц перед старшим писцом, предвидя какое-то просто заоблачное его возвышение. Но сам Пианхи страдал. Ему хотелось внешнего подтверждения нового своего статуса. Негоже ему, человеку столь отмеченному сильными мира сего, тесниться в маленьком домике с крохотным садом, без бассейна, за шесть улиц от главных пилонов храма. В жизни все должно быть устроено соответственно. Крыса живет в норе, негр на соломе в хлеву с козами, солдат в казарме, номарх во дворце. Он, Пианхи, не претендует на дворец, но и крысиную нору вправе считать неподходящим жильем для себя. Если он еще хотя бы на краткое время задержится в нынешнем своем жилище, за его спиной станут перешептываться, потом смеяться, а человек, над которым посмеиваются низшие, не вызывает доверия у высших, и его сбрасывают вниз.

Таким невеселым мыслям предавался старший писец Пианхи, обходя груды товаров, выгруженных на берег, отворачивая свой благородный лик от угодливо кланяющихся корабельщиков, отмахиваясь от нашептывания двух младших писцов, тех, что носят за ним долговые папирусы. Эти мальчишки уже поднаторели в своем ремесле, они уже сами отлично знали, с кого что можно и следует требовать, и наверняка даже берут свои крохотные взятки за спиной у старшего писца. А может быть, даже тихо метят на его, Пианхи, место. И уже тихо грызутся между собой за возможность ему понравиться. Что ж, так устроена жизнь.

Впрочем, у господина старшего писца была надежда на скорое исправление несправедливостей, заставляющих его столь страдать в последнее время. Уже сегодня он ждал счастливого знака. Может быть, сразу же после возвращения домой с набережной. Скорее бы оно завершалось, нестерпимое человеческое коловращение. Должность держала Пианхи на берегу, как держит у пристани судно причальный канат.

Ор стоял страшный. Кричали надсмотрщики на облитых по́том негров, что бегали по сходням туда и назад с тюками. Мычали обезумевшие от стояния на солнцепеке буйволы, мечтающие поскорее залечь по рога в грязь. Внезапно начинали голосить ослы, в огромном количестве собранные по окраине пристани для того, чтобы развезти доставленные грузы. Часть была запряжена в тележки, часть орала так. Лучшее транспортное средство в условиях города с бесконечно вьющимися узкими улочками, но временами очень шумное.

Пианхи подошел слишком близко к ослиной толпе, и на него обрушилось сразу несколько истеричных «и-а!». Старший жрец чудовищно скривился и сбежал в проулок между двумя горами товара, пробираясь поближе к реке. Со всех сторон к нему продолжали подходить, кланялись, осторожно брали за край одежд – обычай выходцев со Слоновьего острова. Он ни с кем не хотел разговаривать. Он отворачивался, старался нести взгляд поверх голов ничтожного суетящегося люда. И этот приподнятый взгляд его вдруг натолкнулся на человека, стоящего чуть в стороне от общей неразберихи на углу узенького переулка, одного из десятков подобных, высылаемых Фивами к речному берегу. Человек делал Пианхи отчаянные знаки руками. По виду обычный ремесленный подмастерье, босой и грязный вдобавок. Старший писец, отвергавший знаки внимания со стороны благородных кормщиков и купцов, в данном случае должен был бы лишь презрительно фыркнуть и отвернуться, но он, наоборот, кивнул. Сейчас, мол, подойду. Подозвал молодых своих помощников и сказал, что ему на короткое время надобно отлучиться, так что пусть они вон те четыре корабля с острова Филэ примут сами. Надо ли говорить, какую готовность выразили молодые писцы. Пианхи снисходительно усмехнулся, мол, позабавьтесь пока. С собой он позвал четверых служек с палками, в задачу которых входило отгонять всех тех, кто захочет увязаться за старшим писцом со своими подарками или жалобами.

Подойдя к чумазому ремесленнику, Пианхи спросил его кивком головы, в чем дело. Не хватало еще тратить слова из благородного рта на такое ничтожество. Но вместе с тем было отлично видно, что человек этот старшему писцу отлично знаком, и даже находится с ним в каком-то общем деле.

Ремесленник пугливо огляделся и отступил на шаг, маня за собою Пианхи. «Что еще такое?!» – показал выражением губ старший писец, но шагнул вслед за ремесленником. Завернул за угол в щель переулка, думая, что, вероятно, сообщение слишком важное и секретное и его лучше сделать в укромном месте.

Так, наступая шаг за шагом на этого перепуганного и перепачканного человечка, Пианхи оказался у пролома в кирпичной стене, откуда пятипалой молнией вылетела некая рука, цапнула старшего писца за одежду и втащила в глубину неведомого сада.

Через несколько мгновений помятый, полупридушенный и абсолютно обалдевший храмовый служитель, сидя на горячей земле, глядел то в серое жуткое лицо «царского брата», то на скорчившееся тело землекопа, только что заманившего его сюда. Мегила сделал одно непонятное движение рукой, и выполнивший роль приманки предатель тихо согнулся и осел скуля, а потом и вовсе затих будто бездыханный. Все, что рассказывали о «царском брате», было правдой. Начавший слегка в этом сомневаться во время бестревожного плавания, Пианхи теперь тихо раскаивался и клял себя за то, что ввязался в эту историю.

– Ты сам придумал меня выманить? – спросил Мегила тихо и страшно.

– Нет. Я бы никогда… Я поддался на его уговоры.

– Про кого ты?

– Как про кого? Про колдуна. Он пришел ко мне, принес план подземного хода и дал мешок с монетами для тебя. План он нашел в храмовом архиве. Я отдам монеты, они в тайнике под садовым сфинксом.

Мегила сел на обломок стены:

– Колдун? Как его зовут?

– Хекамос, но все называют его просто Хека, именем бога дурных шуток.

«Царский брат» помассировал двумя пальцами переносицу. И спросил с искренним удивлением:

– Хека?

– Ты разве не знал? Он уже давно в Фивах, скоро три года, с того момента, как Камос стал номархом. Он в ближней свите великого жреца Аменемхета, и даже плавал с ним недавно в Мемфис. Я тоже плавал туда на ладье Амона.

Пианхи сказал это специально, намекая, что и он человек значительный, из ближней свиты, и его нельзя тыкать рукою, так же как грязного землекопа.

– До меня доходили слухи, что этот почтеннейший человек пошел в услужение к Аменемхету. Это меня удивило, но еще больше меня удивляет то, что говоришь сейчас ты. Что ему во мне? Зачем он хотел, чтобы я бежал из Фив?

– Хека сказал, что так будет лучше для всех.

– Почему?!

– Не знаю. Он объяснил, чем это будет хорошо для меня – я получу твой дом. Он был назначен мне еще до твоего появления.

Мегила снова потер переносицу:

– Ты не ошибаешься, писец? Мы говорим про одного человека, про однорукого Хеку?

– Да, про него, про однорукого. Это все он, только он. Я не хотел тебе зла. А деньги я тебе все отдам.