Кинжал Клеопатры - Кэрол Лоуренс

пожелает. Обедать или пить, где ему захочется, и ложиться спать по ночам, почти не опасаясь кошмаров, которые сотрясали бы его – всего вспотевшего и дрожащего – из глубин беспокойного сна.

Вставляя ключ в замочную скважину, она услышала мужской голос, зовущий ее по имени.

– Мисс ван ден Брук!

Обернувшись, она увидела мужчину, приближающегося к ней.

– Я не хотел вас напугать, – сказал он, увидев ее лицо. – Меня зовут Джона Аккерман, помните? Брат Карлотты.

Облегчение нахлынуло на нее.

– Конечно, мистер Аккерман, как приятно снова вас видеть. Полагаю, вы здесь, чтобы повидаться со своей сестрой?

– Да, все верно, – сказал он, следуя за ней в здание. – Мы встречаемся в ее студии. Встреча с вами – приятный бонус. – На нем уже не было той консервативной одежды, которая была во время их последней встречи. Одетый в сапоги из мягкой кожи до колен, крестьянскую рубашку в русском стиле и квадратную шляпу с короткими полями, он выглядел так, словно нарядился, чтобы играть анархиста на сцене.

Пока они стояли в вестибюле, на лестнице послышались быстрые шаги, за которыми последовало появление Карлотты, одетой в белую юбку с оборками и блузку в цветочек, с обычным набором браслетов. Элизабет задавалась вопросом, насколько ее наряд был вычурным, а насколько облегающим, но вынуждена была признать, что этот образ ей шел. С темными вьющимися волосами и оливковой кожей она выглядела как богемная цыганка.

Она пробежала через вестибюль и бросилась в объятия своего брата.

– Я так рада, что ты пришел встретиться со мной! И пригласил дорогую Элизабет присоединиться к нам!

Элизабет посмотрела на Джону.

– Присоединиться к вам где?

– Ты ошибаешься, – сказал он Карлотте. – Я столкнулся с ней по счастливой случайности.

Она повернулась к Элизабет.

– Тогда все решено. Видишь ли, так распорядилась судьба. Ты должна присоединиться к нам!

– Мы идем в салун «У Юстуса Шваба», – объяснил Джона.

– Политического радикала?

– Конечно, а кого же еще? – ответила Карлотта.

Юстус Шваб, немецкий иммигрант, приобрел известность во время беспорядков на Томпкинс-сквер, когда он пробился сквозь толпу в разгар полицейского насилия, размахивая красным флагом. Широко сообщалось, что во время своего последующего ареста он пел «Марсельезу»[44].

– Его салун располагается на 1-й Ист-стрит, – объяснил Джона. – Это место встречи радикалов и вольнодумцев.

– Пойдем с нами! – взмолилась Карлотта. – Ты можешь написать об этом статью.

– Спасибо, но сегодня вечером я собираюсь навестить свою сестру.

– Возьми ее с собой, – сказал Джона.

– Боюсь, это будет невозможно. Она в Белвью.

– Значит, она болеет?

– Ей… нездоровится.

– Тогда, возможно, мы могли бы составить тебе компанию, – предложила Карлотта. – Раз уж ты была так добра, что представила нас доктору Джеймисону, который помог нашей матери.

– А как же ваши планы на вечер?

Карлотта пожала плечами.

– Мы можем поехать завтра. Юстус, вероятно, споет для нас, и Эмброуз Бирс, возможно, будет там.

– Писатель?

– Да, он завсегдатай этого салуна. Что ты об этом думаешь, Джона? – спросила Карлотта.

– Думаю, было бы здорово, если бы мисс ван ден Брук была рада нашему обществу.

– Что ты на это скажешь? – спросила Карлотта у Элизабет. – Можем мы присоединиться к тебе?

– С моей стороны было бы невежливо сказать «нет», когда вы так свободно пригласили меня присоединиться к вам. Но я должна предупредить вас, что визит в больницу Белвью далек от веселой ночи в салуне, – она надеялась, что это замечание послужит достаточным сдерживающим фактором, но не рассчитывала на настойчивый характер Карлотты.

– Не бойся, – жизнерадостно сказала Карлотта. – Наша единственная цель – составить вам компанию. Конечно, если ты не против.

Элизабет замешкалась.

– Боюсь, состояние моей сестры… довольно тяжелое.

– Возможно, наше присутствие могло бы облегчить бремя посещения больного родственника. Она очень больна?

– Боюсь, что да.

Джона нахмурился.

– Она заразна?

Элизабет захотелось притвориться, отговорить их от похода, но она не смогла заставить себя солгать Карлотте.

– Нет. Ее настигла другая болезнь.

– Какая же? – спросила Карлотта.

– У нее скорее психическое расстройство.

– Врачи поставили диагноз? – спросил Джона.

– Полагаю, что да, но я нахожу это крайне расплывчатым и бесполезным. Похоже, они не знают, что с ней делать.

– Ну что ж, – заявила Карлотта, – давайте отправимся в больницу и посмотрим, насколько счастливой мы можем ее сделать.

Элизабет посмотрела на оживленное лицо своей подруги, сияющее оптимизмом и добрыми намерениями. Какой бы сильной ни была ее собственная воля, она устала, ее нервы были измотаны. Она почувствовала облегчение, сдавшись перед энергией и решимостью Карлотты.

– Хорошо, – сказала она. – Хотя я не могу точно сказать, как она отреагирует на ваше присутствие.

– Если она будет хоть немного расстроена, мы немедленно уйдем, – заверила ее Карлотта, беря Элизабет под руку.

– Боюсь, в этом она довольно непредсказуема, – ответила Элизабет, когда они вышли из здания. Тяжелая железная дверь закрылась за ними с металлическим стуком.

Глава 41

Поскольку вечер был погожий, они решили прогуляться. Долгие летние дни становились короче, и Элизабет уже скучала по темным вечерам, когда светало далеко за восемь. Солнце стояло низко в небе, отбрасывая длинные тени, пока они шли на восток. Когда они приблизились к воде, то услышали карканье чаек и редкие звуки корабельного гудка, когда с Ист-Ривер наползал тонкий туман. Из ресторанов на Второй авеню доносился запах жареного мяса, и желудок Элизабет сжался от голода. К счастью, перед больницей процветала уличная торговля, и она купила колбасу и черный хлеб у словоохотливого немецкого продавца.

– Пахнет божественно, – сказала Карлотта.

– Ganz ausgezeichnet[45], – сказал продавец, подмигивая ей. Он немного напомнил Элизабет Карла Шустера. У него были такие же светлые волосы и светлые глаза.

– Ну, если это так вкусно, то я должна его съесть, – ответила она.

– Sprechen Sie denn Deutsch?[46] – спросил он, щедро намазывая булку зернистой коричневой горчицей.

– Ein bisschen[47], – сказала она, протягивая ему несколько монет. – Vielen Dank[48].

Джона выбрал венские вафли. Его сестра объяснила, что он вегетарианец.

– Это обычное дело среди анархистов? – спросила Элизабет, когда они ели рядом с кованой железной оградой перед больничной территорией.

– Я стал вегетарианцем до того, как заинтересовался политикой, – сказал он, вытирая рот носовым платком. – Но мои убеждения укрепили мою решимость. Многие великие философы были вегетарианцами или почти. Торо считал, что это важно для самосовершенствования.

– Вы считаете, что это полезнее для здоровья?

– Мне просто не нравится идея убивать и есть животных.

– Он настоящий котик, – сказала его сестра, материнским жестом стряхивая крошки с рукава его пиджака. – Для анархиста