Беззвездное море - Эрин Моргенштерн

– Ты ничуть не мешаешь! – кричит он ей вслед, но кошка не удостаивает ответом, и тогда Саймон вновь принимается разглядывать комнату, оставшуюся теперь без кошки.

Вдоль стен расположены еще пять дверей. Каждая помечена каким-то своим символом. Саймон закрывает ту дверь, в которую вошел, и обнаруживает на внутренней ее стороне то же сердце в огне, что и снаружи. На других дверях – изображения ключа, короны, меча, пчелы и пера.

Между дверьми стоят колонны, а узкие книжные полки свисают с потолка, как качели, на каждом уровне книги лежат стопкой. Саймон не может понять, как добраться до самых высоких полок, пока не догадывается, что они на подъемных блоках, благодаря которым можно регулировать высоту.

Над каждой дверью установлен и ярко горит светильник, за исключением двери с ключом, где вообще не горит, и двери с пером, где горит еле-еле.

Тут из-под двери с пером просовывается сложенный листок бумаги. Саймон поднимает и разворачивает его. Внешняя сторона испачкана сажей, от которой чернеют его пальцы. Внутри записка, написанная неуверенным детским почерком.

И ниже, в углу – неумелый рисунок кролика.

Саймон поворачивает дверную ручку. Она не слушается. Он осматривает запор, находит задвижку, которую отодвигает, и делает новую попытку. На этот раз дверь поддается.

Открывается она в темную комнату с голыми стенами. Никого внутри нет. Он заглядывает, что там позади двери, но и там одна только темнота.

Сбитый с толку, Саймон закрывает дверь.

Переворачивает записку.

Берет гусиное перо со стола, окунает его в чернильницу и на обороте пишет ответ.

Складывает бумажку, просовывает ее в щель под дверью. Ждет. Снова открывает дверь.

Записка исчезла.

Саймон закрывает дверь и поворачивается к книжному шкафу.

Дверь за спиной у него распахивается.

Вскрикнув от неожиданности, Саймон видит на пороге молодую женщину с каштановыми волосами, уложенными в локоны и заплетенными в косы вокруг кроличьих ушек из серебряной филиграни. Она в странной вязаной рубашке и в скандально короткой юбке поверх синих брюк, заправленных в высокие сапоги. Глаза у нее сверкают, как у дикого зверя.

– Кто ты такой? – спрашивает девушка, материализовавшаяся из пустоты. Записка зажата в ее руке.

– Я – Саймон, – говорит он. – А вы?

Наклонив голову, она размышляет над его вопросом, кроличьи ушки направлены в сторону двери с мечом.

– Я – Ленора, – наконец говорит Элинор, что не вполне правда. Она прочла это имя в одном стихотворении и решила, что оно красивей, чем Элинор, хоть и звучит похоже. А кроме того, никто никогда не интересуется ее именем, так что грех не воспользоваться случаем испробовать что-нибудь поновей.

– Откуда ты пришла? – спрашивает Саймон.

– С пепелища, – отвечает она, как будто это что-нибудь объясняет. – Это ты написал? – протягивает она записку.

Саймон кивает.

– Когда?

– Минуту назад. А это от вас, то, что на другой стороне? – спрашивает он, хотя, на его взгляд, почерк уж больно детский, чтобы она могла так написать, но ведь и кроличьи ушки – загадка.

Элинор переворачивает записку и смотрит на кривоватые буквы, на хитроватого кролика.

– Восемь лет назад я это писала, – говорит она.

– Отчего ж вы сейчас подсунули под дверь старую записку?

– Я подсунула ее под дверь сразу, как написала. Восемь лет назад. Не понимаю!

Нахмурившись, она закрывает дверь, обозначенную пером, и идет в другой конец комнаты. Между делом Саймон замечает, что она хорошенькая, несмотря на эксцентричный наряд. Глаза у нее темные, почти черные, кожа смуглая, и в чертах лица что-то неуловимо чужеродное. Она разительно отличается от девушек, с которыми иногда знакомит его тетя. Совершенно, невообразимо другая. Он пытается представить себе, как бы она выглядела в платье, а потом – как без платья, уши у него вспыхивают, он конфузится и кашляет, чтобы это скрыть.

Элинор тем временем по очереди разглядывает все двери.

– Не понимаю. – бормочет она про себя и снова оборачивается на Саймона. Нет, прямо-таки впивается в него взглядом, рассматривая всего, от волос до ботинок. – Здесь есть пчелы? – спрашивает она и сразу же начинает искать, за книжными полками и под подушками.

– Нет, я не видел, – отвечает Саймон, рефлекторно заглядывая под стол. – Кошку видел раньше, но она ушла.

– А как ты сюда попал? – спрашивает она, из-под другого конца стола поймав его взгляд. – То есть вниз как ты попал, я имею в виду все это место, не комнату.

– Через дверь, в коттедже.

– У тебя есть дверь? – удивляется Элинор. Скрестив ноги, она усаживается на пол между стульями и выжидательно на него смотрит.

– Ну, не совсем у меня, – уточняет Саймон.

Хотя отчего ж, ведь коттедж теперь принадлежит ему. Странное наследство. Он тоже усаживается на пол, отодвинув, чтоб не мешал, стул, так что теперь они смотрят друг на друга в лесу, образованном ножками стульев, из-под навеса-стола.

– А я думала, что почти все двери пропали, – признается Элинор.

Саймон рассказывает ей о своей матери, о конверте, о ключе и о коттедже. Она слушает так внимательно, что он все добавляет и добавляет подробности, сколько может вспомнить. Восковая печать на конверте. Плющ, которым зарос коттедж. Лицо у нее, когда он описывает похожий на клетку лифт, делается чудным, но она не прерывает его.

– Значит, твоя мать здесь бывала? – спрашивает Элинор, когда он доводит рассказ до двери с сердцем и до комнаты, в которой они сейчас сидят.

– Наверняка.

И, на взгляд Саймона, это получше письма, иметь в своем распоряжении пространство, которое мать занимала, и книги, ею прочитанные.

– Какая она была, внешне? – спрашивает Элинор.

– Не помню, – отвечает Саймон, и ему хочется вдруг переменить тему. – Знаешь, я никогда в жизни не видел девушку, которая носит брюки, – говорит он, надеясь, что она не обидится.

– Ну не могу же я лезть куда-нибудь наверх в платье, – объясняет Элинор как что-то элементарное.

– Девушкам не пристало лазить.

– Девушкам все пристало.

Произносит она это с выражением лица настолько серьезным, что Саймон призадумывается. Это утверждение в корне противоречит всем высказываниям его дяди о девушках, но, возможно, дядя не так уж в них разбирается, как воображает, да и тетя слишком придирчива, когда речь заходит о том, как положено вести себя леди.