Королева Брунгильда - Брюно Дюмезиль

Ни разу не назвав имени Григория Турского и не упомянув дела, которое рассматривалось, Фортунат составил самую прекрасную защитительную речь. Он намекнул королю, что в обмен на прощенье все сторонники Брунгильды, попавшие под владычество Нейстрии, готовы перейти на сторону ее государя. Хильперик хорошо понял содержание послания. Он оправдал Григория Турского перед епископами, собравшимися во дворце, потребовав за это лишь простой очистительной клятвы. Что касается бывшего графа Левдаста, обвиненного в том, что он оклеветал епископа, то его отлучили от церкви, и он был вынужден бежать из королевства.

Хотя Григорий Турский сохранил жизнь и должность, ему с тех пор было неприятно вспоминать о соборе в Берни, где его публично унизили и где он заставил Фортуната прочесть похвальное слово убийцам Сигиберта. Словно в отместку за это оскорбление на Галлию вдруг обрушились стихии. В 580 г. землетрясение разрушило Бордо, а из-за дилювиальных дождей вышла из берегов Луара. Орлеан был разрушен пожаром, а Бурж — градом. Конечно, тем самым Всевышний, по крайней мере под пером Григория, карал Меровингов за грехи, раздоры и неуважение к доброму епископу Турскому. Но, как ни странно, катаклизмы обошли стороной центр Австразии, словно хронист давал понять, что мужи — или жена, — царствующие там, гнева небес не вызвали.

В рассказе Григория беспорядки, творящиеся в Природе, служат прежде всего предвестиями эпидемии дизентерии, опустошившей Галлию. Больше всего от нее пострадали, разумеется, самые виновные, то есть Хильперик и его близкие. В Париже болезнь поразила Хлодоберта и Дагоберта, обоих маленьких детей, которых недавно произвела на свет Фредегонда. Чтобы добиться их исцеления, королева велела сжечь списки налогов, настолько непопулярных, что можно было опасаться: это они навлекли на семью громы небесные. В отчаянии семья отправилась в Суассон молиться святому Медарду — вдруг этот старый друг Хлотаря I окажется не столь мстительным, как святой Мартин Турский. Но ничто не помогло, и оба ребенка умерли.

Фредегонда, которая больше не могла предъявить детей мужского пола, стала опасаться за свою дальнейшую судьбу. В самом деле, Хлодвиг, последний оставшийся в живых сын Хильперика и Авдоверы, начал кичиться своей удачей. Единственный наследник престола Нейстрии, он дал понять, что Фредегонду настигнет его месть в тот день, когда он придет к власти. Тогда-то у королевы и возникли сомнения, связанные с одновременной смертью Хлодоберта и Дагоберта; она задалась вопросом, повинна ли в этом была болезнь или же безвестная, хоть и княжеская рука подсыпала яд. Из страха, из ненависти или просто-напросто из политических соображений королева решила расправиться с пасынком, обвинив его перед Хильпериком в государственной измене. Хлодвига арестовали и обезоружили. При сомнительных обстоятельствах он умер — то ли покончил с собой, как его старший брат Меровей, то ли его тайно прикончили.

Чтобы окончательно обеспечить себе безопасность, Фредегонда отделалась от последних представителей того опозоренного рода, который уже породил Меровея и Хлодвига. Авдоверу, их мать, зверски убили. Что касается их сестры Базины, Фредегонда велела своим слугам ее изнасиловать; обесчещенная, принцесса больше не могла надеяться на замужество и, значит, не могла передать право на королевскую власть возможному супругу. Ее удалили в монастырь Святого Креста в Пуатье, под надзор Радегунды, где она встретилась с дочерьми Хариберта. Хильперик впоследствии раскаялся, что допустил такое дикое насилие. Его сожаления были вызваны не приступом сентиментальности, а просто тем фактом, что у него больше не было дочери, которую он мог бы предложить для создания дипломатического союза.

Когда через несколько лет Григорий Турский описал эти события в своей «Истории», он заклеймил жестокость Фредегонды и преступную покорность Хильперика требованиям жены. Но в 580 г. епископ Турский предпочел не высовываться. Его протеже Фортунат даже преподнес двору два стихотворения — лаконичные шедевры в качестве эпитафий на смерть юных Хлодоберта и Дагоберта. От широты души автор выражал соболезнования Фредегонде и Хильперику. Не затрагивая темы виновности Хлодвига, Фортунат написал двусмысленные слова: «Авель первым пал от прискорбной раны, и мотыга дробит конечности брата». Вполне можно было полагать, что за смерть принцев ответствен новый Каин. Кстати, Фортунат описал, как оба ребенка прибывают в рай одетыми в «вышитые пальмами хламиды, затканные сверкающим золотом, а на головах у них — диадемы с разными драгоценными камнями». Так изображали государей, а также представляли мучеников во славе. По всей вероятности, Фортунат допускал, что маленьких принцев убил единокровный брат. А когда Григорий Турский лично нанес визит нейстрийской королевской чете в Ножан-сюр-Марн в 581 г., он привез с собой новое стихотворение Фортуната с соболезнованиями. На сей раз никто бы не мог сказать, что он поддержал узурпатора или что он агент королевы Австразии.

Годы Эгидия (581–583)

Даже если Брунгильда не могла больше рассчитывать на Григория Турского и Фортуната, которые предпочли делать вид, что перешли на сторону Хильперика, она с каждым годом приобретала все больше власти в собственном королевстве. Смерть Гогона в 581 г. дала ей возможность еще немного приблизиться к собственному сыну, а значит, к власти. Через полвека хронист Фредегар даже распустит слух, что смерть регента ускорила Брунгильда. Доверять ему нет ни малейших оснований. Текст эпитафии Гогону недавно найден[73], и в нем нет ни намека на убийство. Чрезвычайно аккуратно сделанная, эта стихотворная надпись скорее ассоциируется с официальными похоронами человека, еще пользовавшегося полным уважением во дворце.

Тем не менее кончина Гогона стала для Австразии таким ударом, что Григорий Турский выбрал это событие, чтобы начать с него шестую книгу своей «Истории». В самом деле, должность воспитателя была доверена некоему Ванделену, о котором ничего не известно, кроме того, что он, конечно, не был членом клики Гогона. Если к его выбору подтолкнула Брунгильда, значит, она продолжала вести политику равновесия и «качелей», балансируя между аристократическими группировками. Могла ли она поступать иначе? В самом деле, в 581 г. новыми «сильными людьми» регентства стали, похоже, Эгидий Реймский, Урсион и Бертефред, то есть пронейстрийская партия. Придя к делам, они изменили внешнюю политику королевства. От союза Хильдеберта II с Гунтрамном, какой поддерживал Гогон, отказались в пользу союза с Хильпериком.

На уровне Regnum Francorum такой дипломатический поворот был ловким ходом. Хильперик, перебив или потеряв всех сыновей, больше не имел наследников. Вступая с ним в союз, австразийцы ставили юного Хильдеберта II в положение вероятного наследника королевской власти в Нейстрии. Эгидий Реймский отправился вести переговоры об этом во дворец в Ножан-сюр-Марн. Он вернулся с договором, делавшим Хильдеберта II наследником по завещанию всех владений Хильперика. Несмотря на смерть Сигиберта, несмотря на неудачный брак с Меровеем, Брунгильда могла вновь возмечтать об одновременной власти как над восточной, так и над западной частями меровингского мира.