Королева Брунгильда - Брюно Дюмезиль

Несмотря на устранение Меровея и восстановленное процветание, у Хильперика было мало оснований успокаиваться. Его аристократия по-прежнему была строптивой, и ее волнения объяснялись неуверенностью в будущем нейстрийской династии. В 577 г. из-за болезни умер Самсон, сын, которого ему два года назад принесла Фредегонда. Единственным его возможным наследником оставался Хлодвиг, верность которого могла вызывать сомнения, потому что он, как и Меровей, был сыном Авдоверы. Чтобы магнаты не возмечтали о новом мятеже, король приказал наказать нескольких в назидание другим. Их обвинили в оскорблении величества, отрубили им руки и ноги и выставили их в таком виде на перекрестки больших дорог[69]. Эта казнь была тем страшней, что салический закон запрещал приканчивать этих несчастных, страдание и позор которых должны были демонстрировать неприкосновенность особы короля.

В последующие годы Фредегонда произвела на свет еще двух мальчиков, Хлодоберта и Дагоберта. Несмотря на эти обнадеживающие для его рода знаки, Хильперик по-прежнему опасался неповиновения магнатов своего королевства. Жертвой этих страхов едва не стал даже такой очень скрытый сторонник Брунгильды, как Григорий Турский. Однако в 580 г. наш хронист снискал дружбу высокопоставленного дворцового чиновника Ансовальда, считавшегося близким к Фредегонде, и благодаря его влиянию попал в некоторую милость при Хильперике. Используя новое влияние, Григорий добился смещения своего личного врага, турского графа Левдаста, и замены его неким Евномием. После этого Левдаст попытался ему отомстить. Он пошел к Хильперику и рассказал, что Григорий Турский хочет сдать свой город австразийцам. Король не вознегодовал сверх меры: ему, вероятно, были известны политические симпатии епископа, но он также знал, что тот слишком боязлив и осторожен для открытого мятежа. Тогда Левдаст обвинил Григория и в том, что тот-де распространяет слух, якобы Фредегонда вступила в любовную связь с епископом Бертрамном Бордоским. На сей раз Хильперик был задет за живое. Ладно бы Григорий был только вероломен, но «обвинение, предъявленное моей жене, является позором и для меня», — заявил он. Надо поскорей сказать, что Фредегонда до тех пор производила на свет мальчиков с похвальной регулярностью, но еще было нужно, чтобы все их признавали детьми Хильперика. А ведь если бы королеву сочли прелюбодейкой, могли бы засомневаться и в том, кто отец маленьких принцев. Тогда из Меровингов следующего поколения легитимными были бы признаны только сын Авдоверы Хлодвиг и сын Брунгильды Хильдеберт II.

Чтобы застраховаться от этой угрозы, Хильперик был вынужден реагировать, и он немедленно приказал расследовать, кто распустил слух. Был Григорий виновен или нет, но некоторые клирики турской церкви поспешили уличить своего епископа. Они явно не простили ему того факта, что он был овернцем и что его назначили Сигиберт и Брунгильда. Епископ Нанта Феликс тоже воспользовался случаем, чтобы свести старые счеты со своим митрополитом. Ввиду накопившихся обвинений король созвал собор, чтобы судить Григория Турского. Собрание состоялось в королевском дворце в Берни, недалеко от Суассона, в сентябре 580 г.[70] Роль обвинителя поручили Бертрамну Бордоскому, который был близок к меровингскому роду[71]и стал одной из главных жертв слуха.

Действительно ли Хильперик пытался осудить Григория Турского? Может быть, он только хотел его запугать, чтобы тот в будущем воздерживался от всяких заговоров? Как бы то ни было, епископ Турский принял обвинение всерьез и, чтобы сохранить должность, принялся искать союзников. Так, он добился — не слишком хорошо известно, как, — помощи принцессы Ригунты, дочери Хильперика и Фредегонды. Григорий располагал также, хотя упоминаний об этом в данном месте своего рассказа он избегает, поддержкой некоторых высокопоставленных чиновников нейстрийского дворца, а именно камерария Эберульфа и, может быть, референдария Фарамода[72]. Наконец, когда наступил день процесса, Григорий Турский прибыл в Берни, взяв с собой Венанция Фортуната. В обмен на свое прощение Григорий Турский предлагал Хильперику службу бывшего штатного поэта Брунгильды.

В интересах своего друга и покровителя Фортунат прочел перед собором панегирик во славу Хильперика. Между строк там можно было прочесть заверения в полнейшей верности Григория Турского. Ради этого стоило представить историческую истину в свете, выгодном для Нейстрии. Поэтому Хильперик был описан как любимый сын Хлотаря I (двенадцать лет назад поэт говорил то же самое о Хариберте!), а убийство Сигиберта превратилось в небесную кару, поразившую человека, который посмел напасть на доброго короля. Рискуя впасть в апологию, Фортунат далее даже заявил, что, если Хильперик сразил «вооруженного мятежника», то есть собственного сына Меровея, так это затем, чтобы спасти Галлию от междоусобной войны.

Слушая это изъявление безукоризненной преданности, никто бы не поверил, что Григорий Турский, покровитель Фортуната, не раз находился в рядах врагов короля. Теперь надо было показать, что он не был и источником обидных сплетен. Ради этого италийский поэт продолжил панегирик заверениями, что добрый государь Нейстрии великолепен во всем, что бы ни делал. Хильперик сочинил трактат о Троице? Фортунат прославил в нем богослова новых времен. Григорий Турский, конечно, уверял, что этот трактат был не более чем набором нелепостей, проявлением то ли ереси, то ли слабоумия, но в тот момент говорить этого явно не стоило. Хильперик написал гимны, посвященные святому Медарду? Фортунат тотчас превознес неизгладимые достоинства этих стихов, хотя в частных беседах епископ Турский высмеивал их посредственность и неправильную метрику.

Настроив таким образом аудиторию, поэт перешел к основному блюду своего выступления, то есть к похвальному слову Фредегонде. Участникам собора в Берни было перечислено все: верная, благородная, осмотрительная, хорошая правительница, жена Хильперика была абсолютно безупречна. Было сказано, что даже Радегунда свидетельствует о ее честности, а «ее нрав — краса королевства», не моргнув глазом провозгласил Фортунат. Насчет супружеской измены не было сказано ни слова. Упомянуть слух даже затем, чтобы опровергнуть его, было равносильно признанию, что такая молва действительно ходит и некоторые ей верят. А ведь Фортунат был виртуозом. Цель всего его выступления состояла в том, чтобы показать: обвинение в измене решительно немыслимо, а следовательно, Григорий Турский не мог его высказать. На всякий случай панегирик все-таки был завершен призывом к милосердию. Сильный, благочестивый и просвещенный король должен быть также справедливым и умеренным: «Усмиряйте злодеев, с любовью покровительствуйте тем, кто вам верен, а для католиков будьте также главой религии».