Декрет о народной любви - Джеймс Мик

Несомненно, следуя букве нового военного устава, который известен Муцу на удивление лучше, чем нам, лейтенант прав, несмотря на то что упрямством своим противоречит всяческим представлениям о природной справедливости.

Друзья, факт остается фактом: нам не удастся покинуть Язык, покуда жив Муц… вернее, пока не переменит своего мнения лейтенант. А до тех пор… что ж, давайте защитим город от красной угрозы, ведь вы слышали пушки большевиков. Не тревожьтесь: могу заверить вас, что у здешних красных — только три снаряда, да и те уже пущены в дело. Быть может, защищая Язык, мы еще полюбим лесные щедроты!

Друзья, я понимаю, как вы разочарованы. Знаю, сколь сильно ваше негодование. Однако же должен просить вас не выплескивать своего гнева на Муца. Иначе он вконец отдалится от боевых товарищей. Естественно, если кто-то из вас застанет Муца в уединенном месте, например у железнодорожного переезда, то без тщательного дознания окажется невозможным выяснить, кем произведен роковой выстрел. Но не поддавайтесь искушению! Вот и всё.

Ферко распустил строй. Анна Петровна подошла к Матуле, беседовавшему с Дезортом и Ганаком. Треугольник спин. Знали, что женщина здесь, но манкировали ее присутствием. Ганак бегло глянул в глаза, но тотчас же отвернулся. Уже перешил звезды, содранные с рукава Климента, себе на мундир. Анна видела, как торчат нити, отодранные с шинели мертвеца.

Встала у капитана за спиной и громко произнесла:

— Отпустите пана Самарина!

Матула оборачивался медленно, не прекращая беседовать с офицерами по-чешски. Кивнув, возобновил разговор. Прежде чем подошел, заставил прождать минут десять: притворная улыбка юношеского рта и глаза, неизменно лишенные малейших признаков приязни: опустил тяжелую руку на плечо.

Женщина вырвалась, смахнула руку прочь. Выспрашивала:

— Так отпустите? Вы же и без того убедились, что он не убийца.

— Рад бы, да вот обещал вашему другу-еврею держать арестанта, пока он не вернется.

— Лейтенант Муц во всем неправ!

— Ах, Анна Петровна! — воскликнул Матула, стиснув дамскую ручку ладонью и крепко удерживая вырывающуюся женщину. Руки у чеха были горячими. — И я постоянно повторял то же самое! Как замечательно, что мнения наши сходятся!

— Я ни в чем с вами не соглашалась, — возразила, краснея, Анна. Насилу вырвалась, отшагнула назад. — Вы должны его освободить!

— И позволить уйти в лесную глушь? Одному?

Анна потупилась, глядя в землю.

— Может побыть у меня. — Посмотрела капитану в глаза. — Я позабочусь о Самарине.

Матула облизнулся, кивнул, улыбаясь еще шире.

— Интересно, — заметил главнокомандующий. — Насколько я понимаю, вы намерены порвать связь с евреем и заменить прежнего любовника на каторжника? Вы хорошо подумали? Не угодно ли будет выбрать замену из моих солдат? Полагаю, отыщутся и такие, что ни разу не бывали в тюрьме, да и жидов среди них не водится. Заметьте, есть несколько католиков — быть может, вам они придутся по вкусу.

Сердце Анны учащенно забилось, и подумала, не дать ли капитану пощечину. Представила, как ладонь ощутит грубую кожу и шрам. Плюнула бы, но не хватит ловкости.

— Вам не вывести меня из себя, — обронила дама. — Я вас раскусила. Дразните хоть целый день напролет, только отпустите арестанта.

— Не могу, — заявил Матула. Улыбка пропала. — Гарантии, знаете ли. Чем поручитесь, что Самарин не удерет, прежде чем я решу, как с ним поступить?

— Обещаю, пленник не убежит.

— Готовы представить залог?

— Я позабочусь, чтобы он остался.

— Как вам такое условие: если арестант убежит, я вас расстреляю?

Анна повела плечами:

— А вы полагаете, мне и без ваших угроз не страшно?

Матула вновь улыбнулся, глаза проделали движение, точно перешла на новый шов швейная машинка.

— Когда лейтенант Муц вернется сегодня и застанет пани Лутову в обществе подозрительного каторжника, то будет расстроен. Хотя вы, вероятно, лелеете надежду, что еврей не вернется.

— Если отыщет способ вернуться домой, в Прагу, — что ж, надеюсь, что не вернется. Вы вообразили, будто ему неизвестно, как вы подстрекали солдат на его убийство?

— Как холодна! — воскликнул Матула. — Столько страсти во взоре, такой румянец — и как же вы холодны к старине Муцику! Что ж, забирайте сидельца да позаботьтесь, чтобы не заскучал, если только не хотите оставить мальчишку сиротой.

Анне пришлось дожидаться у дверей штаба, пока выводили Самарина. Кирилла не удивило, что женщина добилась его освобождения. Припал к руке и выразил признательность.

Об условиях поручительства рассказывать не стала; упомянула только, что, если Самарин покинет Язык, ей уготованы неприятные последствия.

Пошли к дому Лутовой. Путь показался короче, а погода теплее. Женщина чувствовала чистоту и легкость, точно смыла жирное, липкое пятно. Рассказывала о родном городе коротко, обрывками фраз.

Оказалось, Самарин вырос в месте, расположенном всего лишь в сутках пути на поезде. Речь Кирилла походила на манеру разговора, свойственную Анне, — гораздо ближе, чем чехи с их выговором или скопцы с ветхозаветными речами, даже ближе, чем земский начальник с домочадцами, непрестанно озабоченные тем, как бы не принизить себя, как бы не ударить в грязь лицом.

Лутова и Самарин оказались ровесниками. Кирилл спросил, отчего Анна Петровна, овдовев, переехала в Язык. После мимолетного испуга и раздражения поняла, что вопрос вполне объясним, что спросить о причине естественно и что не раз, встречаясь с новыми людьми, предстоит отвечать ей на схожие расспросы.

Рассказала о доме, доставшемся от дядюшки по наследству, о том, как хотелось покоя и уединения, о желании переждать подальше московскую и петроградскую смуту.

Самарин ничем не выказал недоверия, и далее шли молча. Лутова обернулась на собеседника, посмотрела, отвернулась. Кирилл спросил, в чем дело.

— Так. После расскажу, — пообещала Анна.

— Запамятуете.

— Право, пустое.

— Ну же!

— Я ожидала, что вы с нетерпением устремитесь на свободу. Дадите понять, сколь страстно ваше желание вырваться отсюда. Рассердитесь.

— Что ж, рассердиться я могу. Хотите?

— Нет.

— Насколько я понимаю, отныне моей новой тюрьмой станет ваш дом, а вы — моим новым тюремщиком. Так ведь?

— Верно, — согласилась Лутова и рассмеялась.

— Опытный уголовник, пересылаемый в новую тюрьму, старается как можно меньше действовать и говорить до тех пор, пока не изучит новое окружение и не выяснит, строги ли часовые. Любой преступник, включая опасных.