Семь "Я" Семеновых - Жанна Софт

за гостеприимство самыми добрыми словами. Не известно, как на этот репортаж отреагируют остальные…

Даша отложила журнал в сторону, и недолго думая, набрала номер телефона Андрея. После двух гудков, раздался его голос.

— Да?

— Привет, — улыбнулась Даша, — может, выпьем вместе кофе?

Наташа пустым замороженным взглядом смотрела в больничный потолок. Мыслей не было. Чувств тоже. Ей казалось, что какую-то часть ее просто вырезали. И там осталась пустота.

Женщина осторожно села. Она впервые сейчас ощутила жажду, и потянулась за стаканом.

На прикроватной тумбочке, странного, зеленоватого оттенка, лежала тетрадь в клетку, и шариковая ручка. Бледные клетки тетради пресекали размашистые формулы, которые Наташа писала все это время. Семенова никогда не задумывалась, что они могут, значит, просто писала, совершенно машинально, не думая ни о чем…

Сейчас, глядя на все эти переменные, и числа «Пи» Наташа медленно понимала, что сама того не понимая, вывела таки формулу, которую пыталась найти едва окончив математический институт. То есть десять лет у нее не выходило совершенно НИЧЕГО. А сейчас эта формула лежала перед ней, написанная рукой полубезумной, ослабшей женщины.

Позабыв о воде, Наташа схватила тетрадь, и принялась внимательно штудировать уравнения. Проверять. Перепроверять…

Ольга вошла в палату к дочери уже во второй половине дня, и пораженно замерла на пороге.

Наталья ходила по палате в одной сорочке. Грызла ручку, что-то дописывала…

— Тебе уже лучше? — осторожно спросила Ольга.

Наташа вскинула на мать удивленный взгляд. Впервые, за минувший месяц, ее глаза блестели.

— Привет, — как обычно, словно Наташа находилась не в психиатрической лечебнице, сказала она, — я не слышала, как ты вошла…

— Я принесла тебе папайю. Ты хочешь ее сейчас? Или оставить на потом?

Наташа посмотрела на мать так, словно та была с другой планеты.

— Мама, ты не представляешь, что произошло, — сказала Наташа, отложив в сторону свою тетрадь.

Ольга, спокойно выкладывающая фрукты на тарелку, взглянула на дочь.

— Что? — тоном мамочки, что говорит с несмышленым младенцем, спросила Ольга.

— Я доказала теорию, ту самую… — Наташа сунула матери тетрадь, словно Ольга могла разобраться в этом хороводе цифр…

— Не нервничай, — осторожно произнесла Ольга, даже не взглянув в тетрадь, — ты так возбуждена…

— Мама, ты не понимаешь! Это переворот во всей математической практике!

— Наташа…

— Мама, обязательно приведи ко мне Петра Михайловича. Сегодня же! Я хочу, что бы он это увидел…

Ольга всеми фибрами души хотела верить, что ее дочь не лишилась ума окончательно, поэтому привела все-таки на свой страх и риск старого Наташиного преподавателя в палату к дочери.

Тот с нескрываемым чувством собственной значимости принял Наташины каракули, и принялся долго, со знанием изучать. По мере того, как тетрадь тощала в его руках, лицо старика принимала все более хмурое выражение.

За окном уже стемнело, и недовольная сестра каждые пять минут норовила выгнать Ольгу и Петра Михайловича из палаты больной, когда старик, наконец, оторвался от тетради.

Он медленно снял очки. Причмокнул губами, и окинул женщин многозначительным взглядом.

— Что ж, — сказал он, — этот случай еще раз доказывает, что между гением и безумием нет ни какой разницы…

Вика сидела на кровати в спальне своих родителей. Пышная белоснежная юбка ее свадебного платья раскинулась на метры вокруг. До начала бракосочетания было еще около двух часов. Вот-вот за ней приедет Олег в белом лимузине и черном фраке, и повезет ее в ЗАГС.

А Вика беспокойно ерзала, сжимая тонкие руки в кружевных перчатках в кулак, стараясь уверить себя, что все она делает правильно. Все верно…

Край пожелтевшей газеты выглядывал испод кипы глянцевых журналов на тумбочке у кровати с маминой стороны.

Вика осторожно достала затертую газету. Интересно, как она оказалась в маминых журналах, с женскими советами?

От нечего делать, Вика развернула газету, и прочла заголовок: «Оказавшись на нарах, знаменитый футболист замахнулся на Шекспира!». Хмыкнув, Воробьева решила изучить статью.

«Семенов Максим Иванович, так громко загремевший за решетку две недели назад за убийство Наумова Кирилла Семеновича, неожиданно открыл в себе новые таланты. Таланты писателя. Слава Богу, этот горе убийца, не стал писать стихи. Вот некоторые вырезки из его сочинений, которые он адресует некой Виктории.

«Как глупо было верить в то, что ты меня когда-нибудь простишь за такую детскую выходку. Но сидя здесь, за решеткой, я в который раз убедился, как ты мне нужна. Как я скучаю по тебе. Помнишь дождь? Я думал он смыл с меня все мои грехи. Оказалось, нет. Я по-прежнему виновен. Виновен в том, что разбил тебе сердце. Не тебе одной, но ты мне так дорога… Я проклинаю себя, за то, что последовал совету сестры, ты понимаешь, о чем я. Это жестоко. Но с первой же нашей встречи я понимал, что это не игра. Что это самая настоящая правда. И даже если это письмо не дойдет до тебя никогда, потому что я его не отправлю, я люблю тебя…»

Вика откинула газету в сторону, как мерзкую гадюку, обливаясь потом. Нет-нет-нет!!! Только не обратно в этот омут!

За окном просигналила машина.

Виктория прильнула к стеклу, и увидела белый лимузин Олега.

В комнату ворвалась мама.

— Скорее, дочка, скорее! Жених уже здесь!

Мама быстро подхватила дочь под локоть, и они двинулись к автомобилю.

Газета так и осталась валяться в углу родительской спальни.

Молодые забрались в автомобиль последними. Свидетели и родители сидели по бокам.

— Странно, что Ксюша уехала, я думала она будет свидетельницей на твоей свадьбе… — тараторила мама.

Вика тоже так думала. Но все сложилась не так. Не правильно.

Лимузин остановился на перекрестке.

Вика отвернулась к окну, не желая смотреть в эти довольные, опьяненные счастьем лица.

Мимо промчался мотоциклист с миловидной пассажиркой. И в ту же секунду в Викиной голове вдруг мелькнула мысль. А зачем она здесь? Зачем в свадебном платье? Почему Олег с видом собственника держит ее за руку? Ведь она его не любит!

Судорожно, Воробьева нашла дверную ручку, и легко ее открыла. Все присутствующие в лимузине недоуменно уставились на девушку, которая, легко подхватив кринолин, выбралась из автомобиля.

— Вика, ты куда? — спросил Олег, с его лица сошли все краски.

— Прости меня, — крикнула Вика, оглянувшись, — но я не должна…

Раздалась молния, и хлынул дождь.

«Ты помнишь дождь?»

Вика бросилась прочь от лимузина, слегка поскальзываясь на мокром асфальте.

Ее никто не догонял. Где-то далеко сзади лишь слышались недоуменные выкрики мамы.

Прохожие, что торопливо надеялись скрыться от дождя, округляли глаза, при виде сбегающей невесты. Им всегда казалось, что такое бывает только в кино. Никто не задумывался, что