Темница тихого ангела - Екатерина Островская

Алиса курила в постели, поставив тяжелую хрустальную пепельницу на грудь Николая. Пепельница грозила соскользнуть и перевернуться, а потому Николай поддерживал ее рукой.

– Начали монтировать передачу, – сообщила Алиса. – Классно получается: я даже сама не ожидала. Просматриваю отснятый материал и довольна собой. Ты – просто блеск! Такой застенчивый! Может, придется что-то доснять, но это мелочи. Снимем у нас во дворе под пальмами возле бассейна. А для зрителей сообщим, что это ты у себя дома в Беверли-Хиллз.

– У меня нет дома в Беверли-Хиллз.

– Купим, – усмехнулась Алиса, гася сигарету. – Проблем-то никаких. Отец нам на свадьбу виллу подарит, если я попрошу.

Она впервые сказала о свадьбе, но так, словно вопрос об их бракосочетании уже давно решен и осталось лишь назначить срок. Николай не возразил, не удивился: принял как должное, может быть, потому что не знал, радоваться ему или возражать. Он снял со своей груди пепельницу, поставил ее на тумбочку и только сейчас заметил лежащий на тумбочке пульт от телевизора. Пульт был новым – прежде они пользовались другим.

– Что это? – спросил Торганов.

– Это я установила три видеокамеры с выводом изображения на телевизор и на запись. Можно заниматься любовью и наблюдать на экране, как мы это делаем. Правда, прикольно?

– Не думаю. Недавно я слышал историю про одну тридцатипятилетнюю кассиршу из универсама, которая занималась любовью с шестнадцатилетними мальчиками. Она тоже говорила, что это прикольно.

– Но ведь, кроме нас, никто не увидит.

– Убери камеры!

Алиса сделала вид, что обиделась. Может, она и в самом деле думала, что Николай обрадуется ее задумке. Может, она хотела включить камеры наблюдения и телевизионный экран в самый неожиданный момент и удивить его, а теперь расстроилась, что сюрприза не выйдет и, вероятно, вообще придется отказаться от своей идеи.

Она повернулась к Николаю спиной и сказала:

– Ладно, сделаю, как ты хочешь. Уберу.

Лодка скользила по серой воде, приминая высокую осоку и стебли камышей, к которым цеплялись клочья легкого утреннего тумана. Солнце еще не проснулось, вода была темно-серой, в ней ничего не отражалось, словно все отражения тонули в осенней воде, опускаясь на неглубокое дно. Мир дышал ровно и беззвучно, тишина стояла вокруг, только уключины скрипели предательски, выдавая присутствие охотников.

– Могли бы и смазать, – прошептал академик Локотков. – Всех уток распугаем.

Пал Палыч промолчал и посмотрел на Николая, сидевшего на веслах.

Кроме них троих, в лодке еще был дрожащий от ожидания спаниель.

Накануне вечером они прибыли в Завидово. Спаниеля привез с собой Локотков. Все время, пока ехали в охотохозяйство, пес просидел на коленях академика, дрожал и чесался.

– Блох где-то подцепил, – объяснил Василий Ионович. – Никак не выводятся.

– А вы не пробовали обработать зарином? – пошутил Николай.

Локотков шутки не оценил, он вообще не понял, что это шутка, и на полном серьезе сообщил, что он – не академик Павлов и вивисекцией не занимается.

Правда, и Пал Палыч не смеялся.

Когда прибыли на место, спаниель побежал обмениваться блохами с местными собаками, а трое людей, расположившись в маленьком домике, принялись заниматься тем, чем обычно занимаются охотники перед тем, как отправиться за дичью. Торганов не особенно налегал на водку, зная возможности академика и предполагая, что и с Пал Палычем тоже не стоит соревноваться в стойкости. И вообще он старался быть осторожнее, ведь как-никак Шабанов – его будущий тесть. Теперь Николай смотрел на него и удивлялся тому, как неожиданно этот крупный и суровый мужчина, незнакомый, в сущности, человек, стал его родственником. Или станет в ближайшее время.

Откупоривая третью бутылку, Василий Ионович, обращаясь к Шабанову, произнес:

– Объяснили бы вы, Пал Палыч, нашему молодому другу, что бесполезно добиваться помилования Рощиной.

Это было сказано так неожиданно, что Торганов растерялся и не успел ничего объяснить.

Зато Шабанов среагировал мгновенно:

– А как к тебе, Коля, попало ее прошение? Ведь она осуждена на пожизненный срок без права на помилование.

Торганов начал объяснять, что знает все подробности дела от адвоката Татьяны, причем адвокат этот собрал более чем убедительные доказательства ее невиновности, существуют даже показания свидетелей, не считая косвенных подтверждений того, что Рощина не могла стрелять.

– И вообще, я считаю, что пожизненный срок за убийство двух человек – слишком суровое наказание! – заявил Николай. – В России главари преступных группировок, рецидивисты, на чьей совести десяток и более жизней, получают двадцать или двадцать пять лет, а потом их освобождают досрочно. К тому же Комиссия по помилованию – это орган милосердия, и, учитывая личность осужденной, мы должны не просто помиловать ее, а пересмотреть все материалы, так как следствие по ее делу велось предвзято, и это можно доказать – у меня хранится достаточно увесистая папка с доказательствами…

– Погоди, любезный друг, – перебил Торганова академик. – Я тебе со всей уверенностью заявляю, что, даже если мы рассмотрим ее прошение на заседании комиссии и примем в пользу Рощиной положительное решение, все равно президент не подпишет его, а мы огребем кучу неприятностей. Не так ли, Пал Палыч?

– Не могу предвидеть реакцию президента, но предположить постараюсь. Дело в том, что нынешний президент был знаком с Рощиным и уважал его. Он даже поддерживал идею покойного о пересмотре итогов приватизации экономики. В Государственной думе планировалось создать специальную комиссию по этому вопросу. Но Рощин был убит, и дело заглохло.

– Ну, вот, – обрадовался Торганов, – разве это не мотив убийства?

– Следствие рассматривало и такую возможность, – ответил Шабанов, – но подтверждений этой версии не нашлось. Зато бытовой характер преступления был выявлен сразу же. Причем Рощина признала его, показав и на следствии, и на суде, что убила мужа из неприязненных отношений, семейная жизнь у них развалилась, Михаил Юрьевич хотел с ней развестись, а она боялась, что после развода останется ни с чем.

– Да какая разница, что послужило поводом для убийства. Все равно наказание слишком суровое, и мы должны пересмотреть приговор, – продолжал настаивать Николай.

– Я никому ничего не должен! – громко произнес Локотков. – И считаю вопрос закрытым.

Он наполнил стаканы водкой и, глядя в глаза Николая, подытожил:

– Все!

И поставил на пол пустую бутылку рядом с двумя выпитыми прежде…

Лодка выкатилась из зарослей тростника, и Николай поднял весла. Гладь небольшого озера расстилалась перед охотниками. Несколько уток замерли на воде в полусотне метров от лодки.