Темница тихого ангела - Екатерина Островская

– А я все-таки подарю. Ей запретили библиотекой пользоваться, а не книги читать.

Николай открыл книгу и написал на титуле:

«Татьяне Рощиной от автора с надеждой на лучшие дни».

Он протянул книгу Рощиной, но начальник колонии перехватил ее и прочитал то, что написал Николай.

– Осужденная Рощина, два шага вперед!

Таня сделала два шага, и Пятаков отдал ей книгу.

– Вот! – боднул головой воздух начальник колонии. – И что надо сказать?

«Совсем как ребенку», – подумал Николай.

– Спасибо, – прошептала Таня и тут же выронила книгу.

И замерла: она боялась нагнуться, боялась сделать лишнее движение, боялась смотреть в лицо полковнику Пятакову и в лицо Коле Торганову тоже боялась смотреть. Она вообще боялась смотреть на людей.

– Что же ты! – возмутился полковник. – Неуклюжая какая! Как людей мочить, тут мы ловкие!

Николай наклонился, поднял книгу и подал Татьяне. Ему вдруг захотелось обнять ее и прижать к себе. Губы Рощиной дрожали: она еле сдерживалась, чтобы не разрыдаться. Но книгу взяла и при этом быстро глянула Торганову в лицо. Одними глазами, не поворачивая головы. А он онемел от глубины ее взгляда, хотел что-то сказать, но превратился в соляной столб от того, что открылось ему на мгновение.

– Бородина, – гаркнул возле самого его уха Пятаков. – Уведи осужденную!

Администратор провел их к через пустой зал ресторана к небольшому кабинету, скрытому от возможных взглядов посетителей не дверью, а тяжелой шторой. За шторой находился всего один столик.

– Для самых почетных посетителей, – сообщил администратор, заглядывая в лицо полковнику Пятакову.

Похоже, он знал, кто перед ним.

– Да-а, нечасто я сюда хожу, – признался начальник колонии. – Времени нет, и потом – с какой радости?

Торганов молчал, он не мог прийти в себя от скорбного взгляда Татьяны.

– Да и денег нет шиковать: оклады, сами знаете, какие.

– Какие? – машинально поинтересовался Николай.

– Мизерные. Вот у меня в прошлом году сын женился, так мы свадьбу не в ресторане справляли, а дома. Сват – нормальный мужик, на заводе начальником цеха трудится в Питере – откуда у него деньги? Мой сын у него сейчас живет, ведь учится там. И невестка – студентка.

– Детей нет у них?

– Зачем? Пусть сами на ноги встанут сначала, а потом уж о детях думают. Вот если бы я мог им помочь, то тогда другое дело.

Официант принес меню. Пятаков не стал туда заглядывать, сказал сразу:

– Две тарелки ухи, две порции котлет по-киевски, салатик какой-нибудь, колбаски и огурцов.

– Водочки? – предложил официант.

– Мы со своим, – ответил полковник.

Официант собрался уйти, но Торганов остановил его:

– Еще грибочков соленых, осетрины и семги, икры черной и красной, шашлычков, если есть.

– Сделаем, – обрадовался официант.

– Я ничего не забыл? – спросил у официанта Николай и сам же вспомнил: – Водочки грамм пятьсот.

– У нас же есть эта… как ее, – напомнил Пятаков.

– Эта «как ее» вам в подарок: свата угостите.

Вдруг Николай понял, что все вокруг нереально, всего этого не должно быть, но это происходит помимо его воли, в каком-то другом мире, где есть этот ресторанчик в захолустном городке на краю земли, официант, похожий на знак вопроса, и полковник Пятаков, непонятно почему напоминающий зеленый шлагбаум. И где неизвестно каким образом оказался он сам, писатель Торганов, а в сущности – неизвестно кто, ведущий пустые разговоры о какой-то икре, водке, чьей-то свадьбе, деньгах – о всем том, что его, настоящего, не интересует сейчас. Какая-то сила вынесла его из реального знакомого мира, и теперь он находится в параллельном измерении – сером и унылом, где нет ни желаний, ни мечты, ни воли, а его собственная душа осталась далеко, навеки замурованная в тесной камере без окна и воздуха.

Он ел что-то и пил водку с Пятаковым, говорил о чем-то незначительном и мелком, делал это впопыхах, словно торопился куда-то, шутил, слушал смех начальника колонии и ненавидел себя.

Потом водитель Пятакова подвез их к воротам базы отдыха администрации президента, и полковник вздохнул:

– Всегда мечтал в этом месте отдохнуть: ведь здесь такие люди бывают!

– В следующий раз встретимся здесь, – пообещал Николай, – я организую.

Он знал, что этого не будет никогда и Пятакова он больше не увидит, но соврал зачем-то.

А полковнику не хотелось расставаться.

– Как вы можете жить в Америке? – вздохнул он. – Там ведь сплошная коррупция, кругом мафия, бандитизм, все чиновники продажные, всех можно купить – не то что у нас. Я как-то смотрел фильм американский – «Невеста мафии» называется, там еще девка очень красивая играет: ох, думаю – хорошо, что я в России живу! Правда, тогда я жил не в России, а в СССР, но это без разницы – главное, что в будущем своем уверен, то есть в завтрашнем дне.

Пятаков обернулся и посмотрел на прапорщика Редько, сидевшего с автоматом в руках на заднем сиденье рядом с Торгановым, и уточнил:

– Был уверен.

Они попрощались. Торганов пожал руку и полковнику, и прапорщику Редько. И спросил Пятакова:

– Вы сказали, что осужденную Рощину лишили права пользования библиотекой за нарушение режима. Так что же она совершила такого?

– Так эта стерва ложку заточила о стену и вены себе вскрыла. Чуть не окочурилась, но вовремя ее обнаружили.

Пятаков укатил, успев, правда, вручить свою визитную карточку, куда вписал номер мобильного телефона, по которому его всегда можно найти.

Николай смотрел на решетку ворот базы отдыха, на будку, в которой сидел охранник, но все вокруг вызывало отвращение. Блестело озеро, ветер гладил лицо, пахло мхом и грибами, но даже знакомые и приятные запахи казались непрошеными гостями, хотелось отмахнуться от них и проснуться.

Из будки вышел охранник и спросил:

– Вы кого-то ждете?

Торганов кивнул, вошел в калитку. Достал мобильник и, набрав номер телефона Шамина, сообщил, что освободился. Сказал и подумал, что это прозвучало двусмысленно. Он-то свободен, был свободен всегда, и в будущем тоже вряд ли что-то может угрожать его свободе.

Но ведь и Таня наверняка была уверена в том же.

Женщина-администратор, приветливо улыбаясь, покачала головой:

– Что же вы так недолго побыли? Всех наших прелестей даже не посмотрели.

И вздохнула сочувственно два раза. Грудь ее вздымалась высоко и печально.

«Девятка» Шамина стояла в ста метрах от ворот.

– А я неплохо время провел, – сообщил он, когда машина тронулась с места, – побродил по лесу с ведром, из которого обычно машину мою. Так вот пять ведер одних только белых грибов в багажник пересыпал. В Москву вернемся, возьмете себе сколько надо.