Бражник - Цагар Враль

о себе не знать, а если вдруг случайно узнаю — встряхнуться, как пес после купания, и сказать: "бррр!".

После моего первого всхлипа следователь напротив вздохнул. Умиленно.

— Знаешь, сынок, мы же на вас совершенно случайно вышли, — начал он пересказывать мне мой некролог.

Оказалось, они шли по следу еще от того наркомана, который первым безвозмездно вложился в развитие нашего малого бизнеса. Своей исколотой рукой он написал заявление о том, что Ярослав украл у него деньги.

Оказалось, сотрудникам милиции хватило одного этого заявления. Уже потом к нему потянулось все. Вся наша жизнь.

Моя жизнь.

Я неоднократно замечал у Ярослава задатки каких-то экстрасенсорных способностей. Он мог, к примеру, сделать деньги на совершенно идиотской идее или предсказать дождь.

Ладно, про дождь я соврал. Но зато он почувствовал, что ему срочно понадобится адвокат.

Когда я пришел домой, я с порога услышал верещащий голос Дани:

— Если ты снова заговоришь со мной об этом, я сам тебя сдам.

В ответ Ярослав незамедлительно злорадно рассмеялся.

— Так ты соучастник, сука!

Это был первый раз, когда я, придя домой, застал не Лаврентия. Лаврентия я вообще нигде не видел — наверно, испугался накала атмосферы и забился куда-то в темный угол, дрожа от каждого громкого слова.

Я смотрел в честные, наивные глаза нашего адвоката и понимал, что более охреневшей сволочи ещё в жизни не видел. Удивительно, как мало Даня участвовал в нашем деле и какой занозой он вдруг оказался.

— Я не знал, чем вы тут занимаетесь! — отчаянно выл Даня.

Даня отчаянно не хотел приносить никакой пользы обществу. Отчасти я его понимал.

— Не знал он, как же! — распалялся Ярослав, подключая откровенное актерство к своей речи. — А то, что у нас зарегистрировано два предприятия: утилизация медицинских отходов и мясные изделия — это тебе ни о чем не говорило? Да мы при тебе тела резали!

Даня промямлил:

— Совпадения случаются.

— Совпадений не существует, — мрачно резанул Ярослав.

Даня отошел в сторону. Его шатало.

— Я тебе ничем не помогу. Я не адвокат.

На Ярослава в такие моменты смотреть было страшно. Он злился. Его глаза угрожали вывалиться из орбит, и в то же время они метали молнии. Воистину завораживающее зрелище, почти как северное сияние.

За Ярослава я никогда не переживал. За что я действительно переживал, так это за сохранность своей задницы. На тот момент она находилось в опасности. Она уже томилась на медленном огне, хоть еще и не жарилась.

Я думал. Думал о том, что от того мертвого участкового у нас остался пистолет.

Конец света

Говорят, деньги портят людей, но я не могу с этим согласиться. Может, кого-то они все-таки не портят. Хотя среди моих знакомых таких претендентов нет.

Ума не приложу, зачем ему понадобилось убивать Лаврентия. Мне показалось, Даня его раздражал больше.

Следователь был, в сущности, человеком чудесным. Если бы чудесность эта не вставала поперёк моего жизненного пути, я бы ей непременно восхитился.

Леонид Виссарионович. Так звали следователя. Он мне представился.

— Важно не что происходит, а с кем это происходит. Если что-то плохое происходит с незнакомым человеком, из общего у вас только видовая принадлежность. Мы представляем себя на месте этого человека, чувствуем его боль — это эмпатия, не больше. Но если мы знали этого человека, то начинают болеть воспоминания. Чем их больше, тем сильнее болит. Как множество мелких порезов, на которых попала соль. Один ещё можно потерпеть, но десять — проблематично. Что ж говорить о таких случаях, когда порезов сотни… крепитесь.

И мне поведали ужасную новость:

Лаврентий мертв.

Я видел его тело. Сердце сжалось от того, какой он лежал бледный и тощий, с перекинутой через тело поджатой лапкой. Он выглядел, как нерождённое дитя — лежал там в позе эмбриона с закрытыми глазами.

Это был Лаврентий. Боже мой.

Вот она, реальность. Самая настоящая, прозаичная, честная мокруха. Без всякой романтики.

Я вдруг понял: все, что со мной происходило и происходит — это моя жизнь. Одна большая жизнь. Она не делится на промежутки. Все её составляющие, по сути, представляют собой одно и то же. Все мерзкое и высокое слилось воедино, скука и веселье, смысл и его отсутствие, все одно. Всю свою жизнь я шел к этому моменту. А потом пойду дальше.

Мне стало дурно.

Я вспомнил про физику, молекулы, атомы, химию и биологию. Вспомнил о том, как все мы устроены. Ведь не может же все это сложное и величественное устройство в один миг перестать работать. Чего стоит атомам как-то перестроиться и залатать прореху? Это же немыслимо, чтоб из-за нелепости, совершенной человеком, в другом мире — их сложном, умном мире, который не подчиняется нашей человеческой глупости — случилась перемена. Они же и дальше работают, эти атомы. Они даже не обращают на это внимания. Им и невдомек, что тело, которое они составляют, мертво. А если б они вдруг узнали — что тогда? Появилась бы в частицах хоть частичка сострадания?

Я думал об этом, чтобы не думать о самой смерти. Смотреть в глубокую суть вещей куда проще, чем ориентироваться в человеческих координатах. Если б у этой смерти еще и появилось имя, тогда я бы точно расплакался, на том же самом месте. А плакать мне не хотелось. Прекрасная все-таки штука наш мозг: как просто обманывает он сам себя, не думая даже, что это обман! Как будто приснилось.

Лаврентия вывезли в лес. Тот самый лес, где Румани подвернула ногу и где, должно быть, до сих пор рыскает ее кот. Я понял, что это сделал Артур, и от этого стало особенно противно.

Вот так, значит. Похоронное бюро.

Леонид Виссарионович отнесся ко мне с пониманием. После известия о смерти Лаврентия он меня ждал.

Я тоже ждал. Самого себя.

Ждали мы молча. Как будто каждый боялся сковырнуть, как корку на ране, чужое молчание, и открыть в другом то, о чем слышать не хочет. Подобные сближения всегда порождают неловкость. Как будто ты случайно тронул лучшего друга за член.

Я точно знал, что я испытывал. Обиду, боль и ярость.

А следователь вдруг заговорил:

— Когда окружающие думают о нас, они могут предсказать наши действия или мысли. Если мы с ними, конечно, честны. Это своего рода портрет: вечный и живой. Значит, любое решение, которое вы примите честно и без влияния извне, будет верным для вас, потому как верным вашему портрету. Это штангельциркуль, которым мы измеряем личность. Любое отклонение