Римская диктатура последнего века Республики - Нина Чеканова

В исследовательской литературе оценки сулланских проскрипций имеют, как правило, негативный характер. Лишь немногие исследователи пытаются сгладить впечатление, произведенное террором на современников, говоря о необходимости противостояния Суллы политическим оппонентам. Таким образом они стремятся ограничить размах проскрипции.

С середины 81 г. волна массового террора спала, но насилие как основной метод политической практики сохранилось. Даже сложив диктаторские полномочия и удалившись от государственных дел, Сулла продолжал оказывать насильственное давление и на граждан, и на представителей исполнительной власти в Риме (Plut. Sulla, 37).

Негативные последствия проскрипций состояли не только в том, что было уничтожено огромное количество граждан в Риме и Италии, но и в том, что попирались ценности гражданского коллектива и на этом фоне развращались те, кто был причастен к проскрипциям и насилию. По поводу взятия Суллой Рима еще в 88 г. Аппиан заметил, что у тех, кто прибегал к насилию, пропадало всякое уважение к закону, государству, родине (Арр. В. С., I, 60).

Постепенно террор стал средством не только уничтожения и запугивания противников, но и инструментом управления совершенно лишенными политической воли согражданами (Sail. Hist, frr. ampl., Lep., 7394; Macr., 3536; Арр. В. С., I, 97). В тех случаях, когда Сулла предполагал возможное недовольство со стороны римского гражданства, он открыто заявлял о своей решимости использовать армию и вернуться к политике насилия. Так, во время инцидента с Квинтом Лукрецием Офеллой, добивавшимся консульской должности, он предостерегал римлян, чтобы они не защищали Офеллу и не провоцировали его в третий раз использовать армию, поскольку он уже дважды победил их (Арр. В. С., 1,101).

Таким образом, гарантией порядка и справедливости при Сулле стал террор. Мысль о возможности и необходимости физического уничтожения тех, кто не желал принимать условия продиктованного режима, служила утверждением идеи о сильной власти. Другой важный момент сулланской политической практики состоит в том, что террор получил оправдание современников. Идея целесообразности и допустимости насилия стала присуща большинству римского населения. Если в 88 г., по сообщению Плутарха, сенат и народ осудили действия Суллы, а новшества, внесенные диктатором в государственное устройство, представлялись им нелепыми и даже чудовищными (Plut. Sulla, 10), то к концу 70-х гг. они сделались привычными и приобрели в глазах народа немалые достоинства (Plut. Cic, 10). В целом, признавая возможность и необходимость насилия, современники расходились лишь в определении его меры и степени.

Еще одним важным последствием сулланской политики террора и устрашения было то, что, опираясь на армию, ветеранов, собственных клиентов, политических сторонников, облеченных при его поддержке и его волей государственной властью, Сулла создал прецедент некой искусственно изолированной среды, в которой осуществлялся новый принцип социальных отношений — имперских отношений подданства и подчинения. Сулла не просто декларировал новый характер социальных связей, но практически и законодательно закрепил положение представителей этой среды в римском обществе. Он обеспечил их материальное благополучие: щедро наградил своих сторонников землями и имуществом (Sail. Cat., 51, 34; Hist. frr. ampl., Lep., 9497; ср.: Cic. Pro Rose, 6; Plut. Sulla, 31; 33; Pomp., 9; Cato Min., 17). Законы государственно-правового характера закрепили их политическое значение. Не случайно значительное число влиятельных политиков последующего периода так или иначе были связаны с Суллой (наиболее заметные — Красе, Помпеи, Цецилий Метелл Пий, Сервилий Ватия Исаврийский).

Диктатура Суллы была следствием конкретной социально-политической коллизии. Безусловно, имел значение и личностный фактор. Однако в целом она Суллы являет собой яркий пример обозначившейся в Римской республики тенденции к столкновению общинных и имперских отношений, республиканских и монархических начал.

Сулла не стал творцом новой политической идеи, не выступал за создание новой социально-политической системы. Он не был создателем ни монархии (он в конечном итоге отказался от власти, что чрезвычайно поражало античных историков — Арр. В. C., 1,103), ни военной диктатуры (в своей практике он подчеркивал значимость гражданских форм правления). Более того, в своей идеологии и практике он опирался на авторитет сенатской республики. Прообразом его диктатуры являлась раннереспубликанская. С формально-правовой точки зрения предоставление ему диктаторских полномочий не меняло потестарной структуры Римской республики. Однако фактически — и по форме, и по существу — положение Суллы значительно превосходило положение диктаторов периода ранней Республики, а законным образом предоставленные ему экстраординарные полномочия, вполне предусмотренные римской республиканской конституцией, приобрели псевдореспубликанский характер и стали удобной формой прикрытия его реального единовластия. Диктатура Суллы была стихийным выражением нелояльности к республике (по крайней мере в том ее состоянии, которое сложилось в первые два десятилетия I в.). В этом смысле диктатура Суллы обозначила важную историческую тенденцию, которая заключалась в постепенном переходе от стихийного проявления нелояльности к осознанному поиску пути достижения личной власти и в конечном итоге утверждению монархии.

Диктатура Суллы, хотя и имела конституционное оформление, не соответствовала ни одной из известных республиканских структур. На наш взгляд, в его идеологии и практике обнаруживается сходство с «младшей» греческой тиранией. Не без оснований Э. Д. Фролов вслед за Плутархом проводил исторические параллели между Суллой и Лисандром. Мы наблюдаем то же проявление крайнего индивидуализма и волюнтаризма, то же стремление подчинить общество и государство собственной воле, ту же опору на силу и одновременное использование важнейших государственных идей. Диктатура Суллы и «младшая» греческая тирания были порождениями сходных исторических процессов — кризиса и постепенной деформации гражданской общины. Хотя, безусловно, ставить знак абсолютного равенства между этими историческим явлениями нельзя. Главное различие между ними в степени конструктивности решения исторических задач. Диктатура Суллы и введенная им конституция во многих аспектах имели деструктивное значение. Сулле пришлось действовать в условиях кризиса civitas, когда перед государством и обществом стояла задача территориальной интеграции и консолидации римско-италийского гражданства. Выход из этого кризиса он пытался найти на пути восстановления республиканских норм, авторитета сената и сенатского сословия. В этом отношении диктатура Суллы и его конституция имели характер контрреформы, вызывали сопротивление наиболее мобильной части общества и несли разрушительный заряд: усиление социальной напряженности развивало тенденцию дальнейшего ослабления принципов римского республиканизма и демократизма и эскалацию силового давления. Диктатура Суллы, таким образом, дискредитировала идею сенатской республики, способствовала поиску новых государственных форм, которые лежали на пути развития монархического и имперского принципов.

В целом диктатура Суллы явила собой ряд важнейших исторических прецедентов. Первый — государственно-правовой прецедент сочетания авторитарной власти при сохранении республиканской системы: не случайно античные историки подметили, что принцип кумуляции полномочий восходит именно к диктатуре Суллы (Арр. В. С., 1,103). Второй — территориально-административный прецедент сочетания римских интересов с имперскими принципами: античные авторы подчеркивали, что Сулла распространил свое единовластие не только на Рим, но и на италийское население, и даже на провинции (Арр. В. С., I, 102; 104). Третий — политический прецедент борьбы с личными оппонентами: не случайно в памяти многих следующих поколений запечатлелись сулланские проскрипции, ставка на насилие и террор позволила Сулле подчинить собственной воле и сенат, и народное собрание, и магистратуру, ослабить правовые механизмы действия республиканских основ власти и лишить их реального политического влияния. Четвертый — идейно-политический прецедент синтеза идеологии и политики в практике борьбы за власть: Сулла оформил идеологию террора и насилия, которая была положена в основу политики консолидации всего римско-италийского гражданства вокруг носителя сильной власти — кто не с нами, тот против нас, кто против нас, тот против республики. Не случайно впоследствии лозунг восстановления республики использовался всеми претендентами на единоличное правление. Наконец, морально-этический прецедент использования традиционных идей и ценностей в необходимом для носителя власти контексте: многие современники обращали внимание на тот факт, что, опираясь на республиканские нормы и идеалы, Сулла тем не менее отличался скептицизмом и даже цинизмом и мог пренебречь условностями.