Секс, ложь и фото - Светлана Алешина

— И на том спасибо, — видя мое смущение, усмехнулась Новгородцева.

— Можно я вам задам личный вопрос? — все-таки решила я идти до конца.

— Валяйте, — милосердно разрешила Елена.

— Вы любили Аркадия Сергеевича?

— А какое это имеет отношение к тому, что с ним случилось? — недоуменно приподняла брови Новгородцева.

— Хочу определить мотивы вашего поступка, которому не довелось реализоваться, — искренне ответила я.

— Вы имеет в виду замужество?

— Да.

— Но все равно я не понимаю, что это может вам дать в плане расследования… — пытливо посмотрела на меня Новгородцева. — Или вы полагаете, что женщина способна убить мужчину, которого она любит?

А она далеко не глупа! Еще один удар по пресловутой женской солидарности.

— Как раз наоборот, — многозначительно улыбнулась я, — но в вашем случае…

— В моем?! — воскликнула Елена. — Значит, так вы обозначили то, что было между мной и Аркадием, а потом…

Она судорожно рассмеялась.

— Я у вас именно так числюсь? — успокоившись, спросила она.

— Вы хотите прочитать мне лекцию об индивидуальном подходе? — начала я терять терпение, несмотря на колючее обаяние моей собеседницы.

— Хотела бы, да думаю, вы и сами можете это сделать, — с иронией ответила она. — Вы курите?

— Только что хотела попросить у вас пепельницу, — понимающе улыбнулась я, с облегчением почувствовав, что наш обоюдный воинственный пыл сошел на нет.

Елена встала и, взяв со столика в углу пепельницу — причудливо изогнутый кусок отшлифованного металла, — поставила передо мной. Мы задымили. Ей очень шло это занятие. К ее угловатой грации курение добавляло частицу эмансипированного шарма элегантной зрелой женщины. Опять эклектика! Но ведь будоражащая воображение…

— Нет, я не любила его и не ревновала. Вернее, ревновала… — замялась она, — но в первую очередь меня заботили притязания собственного самолюбия. Хотя в иные моменты мне казалось, что я начинаю его любить. На это провоцировала ревность. Я думаю, Аркадий чувствовал это и подсознательно стремился к изменам.

— Только для того, чтобы обратить к себе ваше сердце. Уколоть, так сказать?

— А вы проницательны, — дружелюбно улыбнулась Елена.

— А вы трезвы и умны, — ответила я комплиментом на комплимент, — и к тому же искренни.

— Так что мотив ревности в привычном смысле этого понятия отпадает, — подытожила Елена с саркастической улыбкой.

— Но остается еще мотив отеческий, скажем так, — лукаво посмотрела я на Новгородцеву.

Да, вот так… Чувствуете себя неуверенно, чувствуете себя задетой — обратите все в шутку.

— Не понимаю, — удивленно взглянула на меня Елена.

— Вы знаете, что ваш отец продал Аркадию Сергеевичу «ситуацию», проведя дополнительную эмиссию акций?

— Для меня это темный лес, — открыто улыбнулась Елена.

— Но ведь за Белкина вы хотели выйти замуж, руководствуясь исключительно прозой бытия, а в делах отца проявляете такое неведение! — с досадой воскликнула я.

— Мне кажется, что вы принимаете все слишком близко к сердцу… — усмехнулась Новгородцева.

Мне почудилось, что разговор наш опять недалек от того, чтобы превратиться в словесную перепалку. Мне очень этого не хотелось.

— Но вы правы, — снова смягчилась она, видимо, не имея желания пикироваться, — от Аркадия мне нужны были деньги, положение, общество. Дела моего отца идут неважно. Я хоть и ничего не понимаю в бизнесе, но это-то знаю, — ответила она на мой недоверчивый взгляд. — Выбор мой был, так сказать, сознательным. Я не скрываю своих прагматических мотивов. Сами видите, смерть Аркадия невыгодна мне с любой точки зрения.

— Но вы ведь сомневались в том, что он вообще женится на вас…

— Полагаете, у меня сдали нервы или надоело ждать, и я решила эту проблему таким банальным и грубым способом, как убийство? — ее умные глаза смотрели на меня в упор.

— Нет, что вы, — внутренне немного расслабилась я, — просто…

— Подумали, что я способна убить человека только из-за того, что он передумал на мне жениться или проявляет в вопросе женитьбы недопустимую медлительность, а в вопросе развода — отвратительную мягкотелость?

Кажется, она начала кипятиться.

— Вы знали, что Аркадий Сергеевич подал в суд, намереваясь оспорить юридическую корректность проведенной вашим отцом эмиссии? — переключилась я на другое.

— Да, знала. Про суд знала, — с нервной торопливостью проговорила Елена, — но о чем конкретно идет речь… Вся эта эмиссия, деньги, долги — в этом я туго разбираюсь.

Ну надо же, усомнилась я в честности моей собеседницы, и Людмила Николаевна, и Елена Новгородцева деньги любят, как, впрочем, и все даруемые ими блага, а вот как они добываются их мужьями и отцами, в каких тем приходится участвовать грязных сварах и ожесточенных битвах — ведать не ведают!

Не понимаю я подобного инфантилизма, этакой детской невинности и наивности. Хотя вполне понятно, почему Аркадий Сергеевич остановил свой выбор на Новгородцевой. Пробуждением отцовских инстинктов назвала бы я его увлечение Леной.

Конечно, гордая и благородная Елена сколько угодно может утешать оскорбленное самолюбие, приписывая амурные подвиги Аркадия Сергеевича его страстному стремлению обратить на себя ее драгоценное внимание, заставив ревновать. Новая редакция «Собаки на сене».

— Вашему отцу, простите уж меня за откровенность, была бы весьма выгодна смерть своего оппонента. Ведь Белкин непременно выиграл бы процесс, и ваш отец знал об этом, — подчеркнула я. — Ваш батюшка, называя вещи своими именами, буквально «кинул» своего давнего приятеля и почти что мужа своей дочери.

Елена засмеялась. Нервно, неестественно, так что было непонятно, чего больше в этом смехе — презрения или злобной досады. А может, грызущие ее душу обида, неудовлетворенность, горечь от того, что все произошло именно так и ничего нельзя поправить, заставили Елену спрятаться за это показное веселье?

Жалко было на нее смотреть, и хотя я не склонна видеть в ее переживаниях шекспировских чувств — тем более что о любви не могло быть и речи, — муки неудовлетворенного самолюбия и честолюбия пробудили во мне сочувствие.

— Почему бы вам не обратиться к моему отцу?

В этот момент зазвонил телефон. Елена извинилась, взяла с аппарата трубку и направилась с ней в сторону столовой.

— Да, привет… Нет, я не пойду… Нет, уверена. Мне нечего там делать. Нет, нет… Не надо! Я сейчас ухожу. Извини. Не могу, не могу, я же тебе сказала. Забудь. Ладно. Но только на минуту. Попозже. Через полчаса примерно. Хорошо.

Она вернулась, положила трубку и села в кресло.