Искры - Раффи

Она живет лишь для своего мужа, как его святыня, скрытая от всех. Никто не может взглянуть на нее.

Именно в таком положении и была Маргарит.

Это положение должно было внушать ей чувство зависти к вольной жизни Маро и, даже, к жизни старой Хатун, которая уже прожила свой век и стала негодной для жизни. Юность и дряхлость были свободны от гнета семьи.

Накануне нашей поездки я пошел в конюшню к помощнику Мхэ — Ато и велел хорошенько накормить лошадей, когда еще воздух свеж, могли выехать. Когда я вернулся в свою комнату там было уже темно. Но против обыкновения, ко мне в этот вечер Маро не пришла с лампой. К моему удивлению, на этот раз лампу принесла Маргарит. Вместе с ней, держась за полу ее платья, вошла и маленькая Салби — старшая дочь Асо. У девочки было такое испуганное лицо, и она так крепко держалась за полу матери, точно кто-то собирался у нее отнять ее мать. У Маргарит лицо было покрыто густой красной фатой, которая спереди спускалась до груди, а сзади покрывала всю ее спину. Не подымая фаты, она молча поклонилась мне и поставила лампу на стол. Мне показалось, что она не хочет уходить, она задержалась и, видимо, что-то хотела сказать мне. Она стала у дверей, а маленькая Салби стала перед ней. Мать толкнула дочь в бок. Девочка подняла к ней свои блестящие глаза и спросила:

— Что сказать?

Мать нагнулась и что-то шепнула дочери на ухо.

— Скажи, блатец, ведь и я бедная…

Салби смутилась. Она успела позабыть половину фразы матери. Мать снова толкнула ее в бок и снова шепнула ей, чуть слышно:

— Дура, не так!

Девочка-переводчица громко повторила слова матери, относившиеся к ней.

— Дула, не так!

Мать рассердилась на свою переводчицу и еще сильнее толкнула ее в бок. Салби покачнулась и чуть было не упала.

— А как? — с досадой спросила она.

— Чертовка, хоть бы сдохла ты! Скажи: «Братец, все отправляются на богомолье, а я одна должна остаться, разве я не бедная?».

Салби передала:

— Чертовка, хоть бы сдохла ты…

Мать снова толкнула ее, и девочка, заплакав, выбежала из комнаты.

— Сестрица, я понял в чем дело, — сказал я ей.

Она неподвижно и молча ожидала, что скажу я дальше.

— Ты тоже хотела бы поехать с Маро на богомолье, не так ли?

Она утвердительно кивнула головой.

— А почему же Асо тебя не отправляет?

Она повела плечами — мол, не знаю.

— А ты хотела бы, чтоб я попросил Асо?

Она поклонилась — мол очень буду благодарна.

В эту минуту вошла Маро. Лице ее выражало удивление.

— Ты что тут делаешь? — спросила она у Маргарит. Невестка указала на лампу — мол, лампу принесла. — Маргарит тоже хочет поехать с нами, — сказал я. — Пусть поедет, тем лучше. Но что скажет Асо?

— Я его попрошу.

Маро обрадовалась, подошла к Маргарит, подняла ее фату и сказала:

— Перед кем ты закрываешь свое лицо? Почему ты с Фархатом не говоришь? Разве можно сестре не разговаривать с братом? Фархат и мне, и тебе — брат.

Маргарит скоро опять покрыла лицо фатой, однако, я успел увидеть ее лицо. Оно походило на цветок не видевший солнца и увядший в тени.

Маро снова попыталась открыть ее лицо, но Маргарит что-то шепнула ей и выбежала из комнаты. Маро смеялась.

— Что она тебе шепнула? — спросил я.

— Она говорит — «Разве не грешно говорить, что Фархат тебе брат?»

— А почему же грешно?

— Потому что, когда парень и девица становятся названными братом и сестрой, то они…

— Не венчаются.

— Да. В нашем селе один парень с девицей целовались, когда венчались, и назвались братом и сестрой. Потом родители хотели их поженить, но они не поженились, сказав, что это грех, хотя еще до сих пор они любят друг друга.

— Но ведь когда венчаются, тоже целуют Евангелие и крест.

— Да, но тогда они не становятся братом и сестрой.

— А чем же становятся?..

— Разве сам не знаешь чем?..

— Знаю. Ты змея Маро. Ты открыла лицо Маргарит, и она вероятно рассердилась.

— Нет, она не рассердится. У Маргарит хорошее сердце. Она тебя очень любит. Когда мы поедем к богоматери, я заставлю ее заговорить с тобой. Станьте там с ней братом и сестрой! Тогда она будет говорить с тобой и не будет закрывать при тебе своего лица. Но теперь нельзя, порядок наш не таков, она стесняется.

— А когда ты станешь невестой — тоже закроешь лицо и не будешь разговаривать с людьми.

— А как же? На то и буду называться невестой!

— А как же ты укротишь свой соловьиный язык?

— Научусь. Ведь муж бьет ее, если жена показывает свое лицо чужому мужчине.

— Я не буду бить.

Маро засмеялась.

— А что скажут другие? Разве не скажут — «какая она бесстыдная невестка?»

Вошел Асо. Узнав, что мы утром рано выезжаем, он пришел с поля, чтоб сделать распоряжения по дому.

Хотя и с трудом, но мне, все же, удалось убедить Асо, чтоб он отпустил с нами и Маргарит. Но тут возникло другое затруднение. К нашей группе прибавилось еще два человека — Маргарит и маленькая Салби, которая узнав о том, что ее мать отправляется на богомолье, расплакалась и заставила нас включить в состав идущих и ее. А у нас были только три лошади и ослик. На ослика решено было нагрузить наш провиант и маленькую Салби. Для Хатун не было лошади. В селе нельзя было нанять лошадь, так как ни у кого в этом селе, кроме охотника, не было ни лошадей, ни ослов. Но Хатун сама вывела нас из затруднения, заявив, что она дала обет семь раз отправиться на поклон к богоматери пешком. Шесть раз она уже ходила, теперь хотела пойти в седьмой раз. Хотя и трудно было бы старухе целых три дня идти пешком, однако она не хотела отказаться от своего обета и уверяла, что сумеет пройти путь без особого труда. Мы все же обещали временами сажать ее на коня, чтоб дать ей передышку.

Маро и Маргарит долго спорили, кому из них сесть на коня Асо и кому на кобылу. Победа осталась, конечно, за Маро. Маргарит пришлось согласиться ехать на кобыле.

Маро была тщеславна. Она хотела появиться среди богомольцев на хорошем коне и показать себя ахбакским девушкам, как достойную дочь их «мира». О мужчинах она не думала, а хотела лишь возбудить зависть своих подруг.

«Мир» являлся главой